Русская душа
Несмотря на ужасы роботизации, предрекаемые некоторыми пессимистически настроенными футурологами, хрупкое, неопределимое понятие «душа» не только не отступает на задний план, но ещё более возвышается над надуманной или реально существующей угрозой технократической бездуховности. В понятии «душа» есть та непреходящая ценность, потеряв которую люди перестают быть людьми, становятся морально безоружными при всей технической вооруженности. Душа трудового человека, родившегося на берегах Ганга, Миссисипи или Волги, едина в своей общечеловеческой сущности, невзирая на социальные различия, а эксплуататорский класс выпадает из мировой души, ибо его основа - бездушие. Тем не менее, при общечеловеческом единстве психологического строя души, у каждой национальности есть свои неповторимые черты, не схожие с чертами ни одной другой нации, и потеря этой неповторимой индивидуальности непоправимо обеднила бы человечество. Пушкин, Толстой, Достоевский - явления чисто русские, так же как Лонгфелло, Уитмен, Фолкнер - чисто американские, а Сервантес и Лорка - чисто испанские, и именно благодаря глубоко национальной принадлежности они стали частью мировой культуры. И это прекрасно, что в разноплановой, но неразъемно гармонической мозаике национальных характеров существует русская душа, без которой человечество просто-напросто непредставимо.
Роберт Рождественский, активно выступающий в публицистическом жанре, написал обратившие на себя внимание общественности строки:
Никогда не спрячусь за кондовой завесой
По национальности я -
советский.
Я совершенно разделяю обличительный пафос Рождественского по отношению к литературно-бытовой кондовости, пытающейся монополизировать патриотизм в противовес интернационалистическому подходу, и согласен с тем, что по социальной национальности, по исторической данности разные народы нашей страны действительно ощущают себя единой социалистической нацией. Но если грузин внутри социалистической нации ощущает себя грузином, украинец - украинцем, а русский - русским, с гордостью храня свою русскую национальную душу, то от этого социализм и становится надеждой человечества, чьи бессмертные идеалы: свобода, равенство, братство. Загадочная русская душа, о которой столько написано, загадочна и для нас самих, русских, но не в мистическом западном толковании, а как вековая глубина каждодневно познаваемой непознаваемости. Банально повторять общеизвестную истину, что поэзия - душа народа, но, пожалуй, ни к одной поэзии мира это так не относится, как к русской. Да, собственно, и само национальное самосознание России, по словам Достоевского, произошло через поэзию - через удивительный по своей исторической силе пример Пушкина. Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Есенин - разве при всей неполноте хотя бы этого краткого перечня можем ли мы представить русскую душу без их стихов, ставших слагаемыми русской души? Но есть в истории России и другие поэты, меньшие по таланту и все-таки неотделимые от русской души. Среди них имя Ивана Саввича Никитина. Кто из нас не носит в своей душе пахнущие росными утренними лугами никитинские строки, которые мы все учили в школе:
Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается.
Вслед за народным гением Кольцова Никитин был одним из первых запевшим о страданиях русского простого народа, о русской сельской природе не из барской коляски, а изнутри самих страданий, изнутри самой природы. Не выдерживая прямого соревнования с жившим рядом с ним Некрасовым ни по яркости дарования, ни по философскому охвату, а иногда даже запальчиво полемизируя с ним, Никитин на самом деле гнул ту же самую некрасовскую линию, защищая мужика, согнувшегося под бременем крепостного права.
Истинными освободителями народа от крепостного права были наряду с революционерами лучшие русские писатели, своими произведениями подготовившие почву для общественных сдвигов. За это вечная им слава на вечные времена. Рядом с некрасовским мощным:
Ты и убогая, ты и обильная,
ты и забитая, ты и всесильная,
матушка Русь! -
лирической струей звучало никитинское:
Лысый, с белой бородою
дедушка сидит.
Чашка с хлебом и водою
перед ним стоит.
...Рад он жить, не прочь в могилу,
в темный уголок...
Где ты черпал эту силу,
бедный мужичок?
Стихи воронежского приказчика вместе с некрасовскими стихами противостояли реакционной теории искусства для искусства. Эстеты сначала морщили носы - от никитинских стихов пахло не парижскими духами, не эфиром заоблачных эмпиреев, а навозом и портянками. Но это уже не был выдуманный портрет русских пейзанок, сладковато изображенных на картинах Венецианова, а бесстрашно реалистический автопортрет народа - ибо Никитину не нужно было «идти в народ», чтобы его изучать: он сам был человеком из народа. Некоторые стихи Никитина звучали как народные песни:
Ни кола, ни двора.
Зипун - весь пожиток.
Эх, живи, не тужи.
Умрешь - не убыток.
Знаменитое стихотворение «Ехал на ярмарку ухарь купец...» как будто само родилось из тальяночных наигрышей в «разгуле тоски». Сразу тянуще хватают за душу строки: «Полно, степь моя, спать беспробудно...», напоминая душе о ее русской исконности. Крестьянский труд в стихах Никитина был так же красив своей мудростью и удалью, как и в стихах Кольцова. Но Никитин умел заметить, как
Потом обливается
каждое зерно.
Он умел до Есенина по-есенински очеловечивать не только на редкость чувствуемую им русскую природу - «И стоит себе лес, улыбается»,- но и вековечное орудие крепостного труда - многострадальную соху:
Уж и кем же ты придумана,
К делу навеки приставлена?
Кормишь малого и старого,
Сиротой сама оставлена.
Порой стихи Никитина, восставая против «царства взяток и мундира, царства палок и цепей», доходили до высочайшего гражданского накала:
И мы молчим. И гибнет время.
Нас не пугает стыд цепей,
И цепи носит наше племя,
И молится за палачей.
Никитин сделал шаг вперед по сравнению с его духовным предтечей - с Кольцовым, изображая деревню во всех ее противоречиях, включая появление новой социальной фигуры - кулака - и прославляя даже крестьянский бунт, когда жизнь становится настолько невыносимой, что остается только пустить помещику «красного петуха», на огненных крыльях которого плясали отсветы будущего красного знамени революции.
Он дрожит, как лист,
Озирается,
А господский дом
Загорается.
Народным песенным релвиемом труженику звучит;
Вырыта заступом яма глубокая.
Жизнь невеселая, жизнь одинокая.
Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,
Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая.
Горько она, моя бедная, шла
И, как степной огонек, замерла.
Почувствован опасный запах «красного петуха» в некоторых стихах Никитина, реакция пыталась купить поэта своей "нежностью", подталкивая его в сторону сельских умильных идиллий и стараясь направить его неподдельный бунтарский патриотизм в удобное русло патриотизма охранительного. Будучи человеком по природе доверчивым, Никитин иногда попадался на приманку высочайшей ласки и послал по настоянию графа Дмитрия Толстого несколько экземпляров своих книг членам царской фамилии, за что был отдарен бриллиантовыми перстнями. Эта широко известная в то время история вызвала в радикальных кругах интеллигенции раздражение по поводу Никитина, что и отразилось в резких отзывах Чернышевского и Добролюбова о его стихах. Тем не менее тот же Добролюбов, осуждая «барабанно-патрнотические стихи» Никитина, отмечал, что его произведения «полны истинно-гуманных идей», и не случайно вместо укоров за «отсутствие геройства» с сочувствием цитировал «превосходные», по его словам, стихи самого Никитина:
Быть может, жертве заблужденья
Доступны редкие мгновенья,
Когда казнит она свои век
И плачет, сердце надрывая,
Как плакал перед дверью рая
Впервые падший человек.
Никитин как человек и поэт был лишь временной жертвой заблуждений, но в целом его художническая дорога освещена непрестанным светом боления за простого человека, а вовсе не за тех, кто дарил ему перстни. Блеск этих перстней не ослепил Никитина, а многострадальный свет крестьянской лучины остался для него навсегда путеводным. От противоречий с передовой интеллигенцией Никитин глубоко страдал, ибо его поэзия стала «предметом злых острот, и клеветы, и торга". Цитирую полностью великолепное, некрасовской гневной силы исполненное стихотворение «Сплетня»:
Живи, как отшельник,
Гуляй или плачь, -
Найдёт тебя сплетня,
Придёт твой палач.
Дверей не отворит,
Под дверь подползёт,
Ограда мешает -
Сквозь камень пройдёт.
В чём грешен, не грешен,
В набат прогудит,
Навек обесчестит,
По гроб осрамит.
И в грязь тебя втопчет
И недруг, и друг...
Проклятая сплетня,
Проклятый недуг!
Но рано или поздно история, давая строгую оценку заблуждениям писателей, твёрдо ставит их на то место, которого они заслуживают своими лучшими книгами. При всей известной социальной справедливости в отзыве юного Писарева о стихах Пушкина запальчивость сузила взгляд критика на творчество гения России, но вот прошли годы, и имя Пушкина, и имя Писарева, жестокого критиковавшего Пушкина с ультралевых позиций, стали нераздельным духовным наследием нашего народа. В это наследие по заслугам включены и бывшие противники - Чернышевский и Никитин, воплощавшие в своих устремлениях разные стороны одной и той же русской души, извечно жаждущей торжества добра и справедливости.
На страницах "Литературной газеты" немецкий драматург Петер Вайс, пишущий в остром суперсовременном стиле, с восхищением отозвался о висящей в Третьяковской галерее картине Перова "Тройка", в которой он увидел русскую душу. Я видел эту картину множество раз. И всё же недавно снова долго стоял перед этой замечательной картиной, впервые приведя в Третьяковко своего шестилетнего сына. Любя и Пикассо, и Шагала, и Макса Эрнста, и Миро, я вновь был потрясён этими русскими детьми, везущими обледенелую бочку. Я думал о том, что вопрос стилевых направлений - это вопрос второго порядка. Главное - это в том, удалось ли художнику выразить душу народа, а какими средствами - это его личное делор. Передвижнический стиль стихов Никитина - такая же не девальвируемая временем ценность, как и поэтический кубизм ранего Маяковского или экспрессионизм раннего Пастернака.
Крестьянские восстания Разина и Пугачева преломленно отразились в мятеже декабристов, услышавших стоны своего народа за бокалами с жженкой. Продолжение декабристской линии, уже не ограниченное аристократическим кругом, было в разночинцах, представителем которых был Иван Саввич Никитин. Разночинское движение привело к формированию духа первой марксистской интеллигенции, духа передового пролетариата. И на этой ниточке от Разина до Октябрьской революции есть крепкий крестьянский узелок замечательной поэзии Ивана Саввича Никитина.
1974
