Мой самый любимый...
То ли я услышал, то ли прочитал где-то это выражение - "Вперёд, к Пушкину", - уже не помню, но, с чистой совестью признаваясь в заимствовании, если оно существует, подписываюсь под ним полностью. Он - мой самый любимый человек на Земле.
Пушкин не принадлежит отдельно прошлому, отдельно - настоящему или будущему: он принадлежит всем временам сразу. Если в наших стихах распадается "связь врмен", то в нас нет Пушкина, а если такая связь воскресает, завязывается в нерасторжимый угол, то она счастиливо означает присутствие Пушкина в нас. Аристократ по происхождению, но по духу родоначальник русской демократии, он объединяет всех нас как понятие общей правды, общей совести. Пушкин - это родина русской души. Пушкин - это родина русской поэзии.
Живое, непрерывное меняющееся, но единое в своей разносверкающей гармонии лицо Пушкина ожиданно и неожиданно проступала отдельными своими чертами то в Лермонтове, то в Некрасове, то в Блоке. Ахматова, казалось, была выдышана Пушкиным, как лёгкое торжественное облако. Пушкинская мелодия улавливалась и в тальяночных "страданиях" крестьянской музы Есенина, и в эллинских аккордах лиры Мандельштама: музыки Пушкина хватало на все поэтические инструменты. Если в ранних стихах Заболоцкого и Пастернака присутствие Пушкина было тайной, то в их поздних стихах эта тайна обнаружилась. Маяковский когда-то задорно призывал сбросить Пушкина с парохода современности. Но в гениальном выступлении "Во весь голос", как "глагол времён, металла звон", зазвучала симфоническая тема пушкинского "Памятника", чьё начало уходило ещё глубже внутрь традиции - к Державину. Стихи и статья о Пушкине марины Цветаевой были похожи на яростные, но тихие по смыслу молитвы. Багрицкий писал, что на фронтах гражданской войны он "мстил за Пушкина под Перекопом". Можно признавать или не признавать любого поэта, но не признавать Пушкина невозможно: это тоже самое, что не признавать ни прошлого, ни настоящего, не будущего; это тоже самое, что не признавать свою Родину, свой народ. Недаром Достоевский сказал: "Не понимать русскому Пушкина, значит, не иметь права называться русским. Пушкин не угадывал, как надо любить народ, не приготовлялся, не учился. Он сам вдруг оказался народом". Это гораздо шире проблемы "входа-выхода" в народ или из народа. Если один из героев Андрея Платонова говорит: "Без меня народ неполный", то о Пушкине можно сказать: "Без Пушкина нет народа". Меряя свою жизнь самой высочайшей мерой - интересами народа, мы, русские советские поэты, должны мерить нашу работу в поэзии высочайшей духовной и профессиональной мерой - Пушкиным.
Это вовсе не означает тотального возращения в ямбы и хореи "блудных детей" русского стиха, загулявших с ассонасными рифмами на расшатаных ступеньках поэтических "лесенок". Старику ямбу и старушке глагольной рифме ещё далеко до пенсии. Но я думаю, что они сами с доброжелательным любопытством будут рады поглядеть на наши самые рискованные экспериментальные виражи и даже добродушно похлопают наш юный русский верлибр1 по его далеко не могучему плечу.
Пушкин был новатором в области формы для своего времени, и ему наверняка были бы противны притворные подражательства Пушкину или Фету наших новоявленных классицистов.Старик ямб ещё сослужит свою службу, но думать, что это конечная форма русского стиха, наивно или трусливо. Пытаться насильственно втиснуть в онегинскую строфику эпоху Хиросимы, полёта на Луну, Братской ГЭС и КамАЗа, отвергая все иные попытки расширить границы формы, по сути дела "хворостизм" на новом этапе, столь высмеянный в своё время самим Пушкиным.
Мы не должны заимствовать пушкинскую форму, а учиться его отношению к форме: нахождение не только волшебного порядка слов, но и волшебного соответствия этого порядка эпохе. В то же время грешно, прикоываясь тезисом о рваном ритме эпохе синхрофазотронов2, распускать форму до атомного распада. Об этом когда-то точно заметил Пушкин: "Один из наших поэтов говорил гордо: "Пускай в стихах моих найдётся бессмыслица, зато уж проза не найдётся..." Красивое выражение: "Метафора - мотор формы" - сомнительно как панацея. Пушкин был матером метафор. "Нева металась, как больной в своей постели беспокойной" написано было за много десятилетий до появления Пастернака, однако прелесть безметафорной исповедальной естественности, утверждённая Пушкиным, не меньшая, а может быть, гораздо большая сила, чем самая эффектная метафора. Одновременно Пушкин выступал против литературного педантизма, однако не отвергая его безоговорочно: "Педантизм имеет свою хорошую форму. Он только тогда смешон и отвратителен, когда мелкомыслие и невежество выражаются его языком". Пушкин не жаловал прозаизмы, но вместе с ними и натужную высокопарность "поэтизмов": "Мы не только ещё не подумали приблизить поэтический слог к благородной простоте, но и прозе стараемся придать напыщенность... Сцена тени в "Гамлете" вся писана шутливым, даже низким слогом, но волос становится дыбом от гамлетовских шуток",
Мы нередко опресняем, ускушняем наш великий язык, а то, наоборот, "интересничаем", коверкая его, равно обедняя язык и канцелярским занудством, и словесным жонглированием. Реакцией некоторых поэтов на дурное обращение с языком бывает умышленное создание так называемых "тонких стихов", в противовес "стихам грубым". Но умысел в искусстве саморазоблачителен, даже если он прикрывается изящной мантильей тонкости: где тонко, там и рвётся. Обэтих намеренно тонких стихах Пушкин сказал: "Тонкость не доказывает ещё ума. Глупцы и даже сумашедшие люди бывают удивительно тонки. Прибавить можно, что тонкость редко соединяется с гением, обыкновенно простодушным, и великими характерами, всегда откровенными".
В Пушкине есть что-то от живой, дышащей модели человека будущего. Великий поэт не просто пассивно мечтает о будущем - он приближает, притягивает будущее к настоящему, как магнит, ибо он сам - будущее, заключённое в настоящем. Мне бы очень хотелось, чтобы люди и нашего сегодня, и нашего завтра были хоть немного похожи на Пушкина. Конечно, Пушкин в области современных наук был бы неграмотнее любого нынешнего школьника. Но культура нравственности не находится в прямой зависимости от технического прогресса, и в этой культуре Пушкин значительно опережает нас. Воспитанник народа, он был его воспитателем, высоко ставя значение просвещения не только технического, но и морального: "Воспитание или, лучше сказать, отсутствие воспитания, есть корень зла".
Тёплая, осеняющая тень Пушкина призывает нас отдать всю свою душу для воспитания нас - народом и все силы для воспитания народа - нами. Только в случае взаимовоспитания и становятся народом. Такое взаимовоспитание подразумевает многогранность интересов, исключает человеческую и поэтическую ограниченность. "Однообразность в писателе доказывает односторонность ума, хоть, может быть, и глубокомысленного", - иронически усмехнулся на этот счёт Пушкин. Гражданственность Пушкина была "любовью к Родине с открытыми глазами", согласно чаадаевским заветам, а не казённо-охранительным предписаниям.
В заметках на на полях статьи Вяземского рядом с фразой: "Главный недостаток Княжнина происходит от свойств души его. Он не рождён трагиком" - Пушкин убийственно запечатлел пером приговор: "Т.е. просто не поэт". Во многих ли из нас есть подлинно трагическая сила? В то же время, может быть, никто, как Пушкин, так самозабвенно не любил наполненную трагедиями жизнь, и не случайно Блок в знаменитой речи "О назначении поэта" сказал: "В этих весёлых истинах здравого смысла, перед которым мы все грешны, можно поклясться весёлым именем Пушкина". В стихах Пушкина днём с огнём не сыщешь какого-либо намёка на психологический бюрократизм. Поэтому горестно, когда встречаешь у некоторых школьников скучающую мину: "Эх, опять Пушкина на дом задали..." Перефразируя Пушкина, скажу, что зубрёжка и поэзия две вещи несовместные. В зубрёжке всегда есть что-то от эмбрионального бюрократизма, а слепое подражательство Пушкину, искусственное перенесение стиха девятнадцатого века в двадцатый есть не что иное, как бессмысленная школярская зубрёжка. Порой мы почему-то напускаем на себя выражение умеренности, стесняемся юно, озорно улыбнуться в стихах или побаиваемся дать крепкую сатирическую пощёчину. Что из того, если кто-то обидится, а то и разозлиться? По выражению Пушкина, "острая шутка не есть окончательный приговор". Но иногда она становится окончательным приговором, который обжалованию не подлежит, в том случан, если отрицательные герои сами узнают себя да ещё имеют глупость печатно негодовать, тем самым выдавая точность адресата. Ответим тем же всеохватывающим Пушкиным: "Должно стараться иметь большинство голосов на своей стороне: поэтому не оскорбляйте глупцов".
Выдвижение исподволь некоторыми критиками на первый план таких поэтов, как Тютчев, Баратынский, Фет, не может скрыть от нас того, что при всём их большом таланте они не создали такой масштабный лирико-эпический мир, как Пушкин, где воедино переплились и гражданские, и интимные мотвы, и добрая шутка, и ядовито-саркастические пассажи, и акварельная нежность.
Только владение всеми жанрами и позволяло Пушкину создать энциклопедию характеров, без которых немыслима настоящая эпика. Оглянемся на наши сегодняшние поэмы, и, если мы бедем честны перед собой, наш взгяд станет печален. После замечательного, после искрящегося народного лукавства Василия Тёркина много ли создали мы действительно живых поэтических героев, шагнувших на страницы из реальности и снова зашагавших по ней, уже с поэтическим паспортом?
Знание истории Пушкин возводил в ранг честности, ставя знак равенства между исторической образованностью и обязанностью. "Уважение к минувшему - вот черта, отдичающая образованность от дикости". Добавим, что оснащённое внешней культурой хамство ещё хуже первобытной дикости. Пушкин за свою короткую жизнь успел написать не только о своей эпохе, но и о временах Степана Разина, Годунова, Петра Первого, Пугачёва, не гнушаясь архивной пылью, под которой он находил самородные крупинки разгадок не только своего времени, но, может быть, и будущего. Создание истории не означает архивариусной дотошности, не освещённой мыслью, связующие отдельные разорванные звенья в одно целое. Восстановить связь времён можно, лищь обладая знаниями мировой философии и выработав на её основе собственную. Таким был Пушкин, сквозь цензурные рогатки несущий свою философию народу, с пониманием того, что "народная свобода - следствие просвещения". Философия Пушкина не была апологией отрешённости ума, обременённого познаниями и брезгливо воспарившего над человечеством. Недаром Пушкин обожал Дельвига за то, что он был земным при всём его идеализме: "Дельвиг не любил поэзии мистической. Он говаривал: "Чем ближе к небу, тем холоднее".
Пушкин не чурался прямого публицистического удара, если этого требовала его гражданская совесть. Он разоблачал с одинаковой силой и отечественных "полуподлецов-полуневежд", и расистов-плантаторов в далёкой Америке, как бы предваряя поэтический тезис Маяковского: "Очень много разных мерзавцев ходит по нашей земле и вокруг". Пушкин был великолепным критиком - язвительным, если нужно, и одновременно умевшим восхищаться работой писателей - и российских, и зарубежных. Он так писал об отношениях писателей к друг другу: "Херасков очень уважал Кострова и предпочитал его талант своему собственному. Это приносит большую честь и его сердцу, и вкусу". Пушкин щедро дарил темы собратьям по перу. Разве такому чувству локтя нам, иногда раздираемым групповой мышиной вознёй, не полезно бы было поучиться у Пушкина, именем которого мы все клянёмся?
Именно чувство хозяйской ответственности за российскую словесность и заставило Пушкина взяться за редактуру журнала, хотя по тогдашним надзором идеологической жандармерии это было нелегко, и с одной стороны Пушкину приходилось скрывать свои нервы в каждодневной борьбе с бенкендорфовщиной и булгаринщиной, а с другой стороны выслушивать упрёки некоторых непонимавших его задачи прогрессивных людей того временни. Но Пушкин взял на себя тяжёлое и славное бремя Ивана Калиты - собирателя национального духа - и счестью вынес это бремя.
Если бы у меня, как в сказке, была возможность воскресить только одного человека, я воскресил бы Пушкина...
1977
1Верлибр - свободный нерифмованный стих (прим. авторов сайта).
2 Синхрофазотрон - (от греч. synchronos — одновременный и фазотрон), (протонный синхротрон), ускоритель протонов с орбитой постоянного радиуса, растущим во времени магнитным полем, определяющим этот радиус, и переменной частотой ускоряющего электрического поля.(прим. авторов сайта)
