| <<< Предисловие 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Эпилог >>> |
Могу я спросить мою книгу,
я ли её написал?
Пабло Неруда
|
Усталость самого измученного тела легка в сравнении с усталостью души, но если две усталости сольются в одну, - то и заплакать нету сил, а плакать хочется особенно - когда устал настолько, что не можешь плакать. Так я устал однажды... От чего? От жизни? Жизнь превыше обвинений. Устал я от всего, что в ней скорей на смерть, а не на жизнь похоже. Не сразу умирает человек, а по частичкам - от чужих болезней, таких, как равнодушие, жестокость, тихонько убивающих его. Но горе человеку, если он болезнями такими заразиться, - тогда не только мёртвым стал он сам, но, пребывая мёртвым, умерщвляет. Есть в жизни много маленьких смертей, скрывающихся в трубке телефонной, когда так унизительно звонить, а никуда не денешься - придётся. В моей проклятой книжке записной есть много номеров таких особых, что пальцу мерзко всовываться в диск, как будто набираешь номер смерти, как будто сейф тяжёлый открываешь и знаешь наперёд - в нём пустота и только чьи-то черепа и кости. В тот день я сделал несколько звонков, заранее бессмысленных, но нужных. Есть в слове "нужно" запах нужника, куда войдёшь и в что-нибудь да влипнешь, так, что подошв потом не отскребёшь. И я звонил, влипая в голоса, то в приторно-садистские, как мёд, как будто мухи, попавшись, кверху лапками точат, то в булькающие скороговоркой, как тесто, сковородки опасаясь, трусливые пускает пузыри. О, подлое изящное искусство избегновенья что-либо решает лишь тем, что не решает ничего. И каждый раз я опускал ни с чем гантель бессильных - трубку телефона. Я должен сделать был ещё один звонок, но телефон, как жаба из пластмассы, такое отвращенье вызывал, что я не смог... Доплёлся до тахты, упал пластом, не в силах снять ботинки, заставил руку взять со стула книгу, раскрыл её, но буквы расплывались. А это был не ктонибудь, а Пушкин. Неужто и бессмертные бессильны в защите смертных? Кто же защитит? Неужто голос в телефоной трубке сильней Гомера, Данте и Шекспира, и Пушкина? О, если даже Пушкин не помогает, - это страшный знак! И о самоубийстве мысль вползла в мея из дырок телефонной трубки, как та змея из черепа коня, в своих зубах скрывая смерть Олега. Я ненавижу эту мысль в себе. Она являлась в юности кокеткой, приятно ублажая самолюбье: "Самоубийство не убьёт - прославит. Заставь себя признать самоубийством, - тогда тебя оценят все они". (Они, они... Спасительное слово для тех, кто слаб душой, а, между прочим, сам для кого-то входит в часть понятья под кодом утешительным - "они".) Теперь кокетка мысль старухой стала, ко мне порой являясь, будто призрак с прокуренными жёлтыми зубами, скрывающими тонкий яд змеиный, с издёвкой усмехаясь надо мной: "Не рыпайся, голубчик, не уйдёшь..." Я даже свыкся с этою старухой и побеждал её своим презрением, а может быть, своей привычкой к ней. На свете нет, пожалуй, человека, не думавшего о самоубийстве. Мне, правда, был знаком писатель песен, набитый, как соломой, жизнелюбьем, который как-то раз расхохотался по поводу трагедии одной, закончившейся пулею банкротства: "Вот идиот!.. Мне в голову ни разу не приходило вовсе эта мысль". К нему вообще не приходили мысли. Я среди бела дня, как в темноте, лежал, не видя букв, с раскрытой книгой, но чувствовал любой морщинкой лба холодный взгляд бесцветных липких глаз безмолвно выжидающей старухи. И вдруг на лбу я ощутил тепло, как будто зайчик солнечный незримый от озорного зеркальца мальчишки. Исчезла темнота, а в ней старуха. Кто совершил такое превращенье? Была пуста квартира. Только голубь, как сгусток неба, - чуть темней, чем небо, моё окно поскрёбывая клювом, почти что с человечьим глазами, на внешнем подоконнике сидел, ни пёрышком нисколько не похожий на жирных попрошаек лошадиных, как маленький взъерошенный товарищ, меня спасти от смерти прилетевший. А может быть, он прилетел из Чили? |
| <<< Предисловие 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Эпилог >>> |
