Под кожей статуи свободы.
Отрывок 3/14
<<<  Содержание 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14  >>>

"Я питаю абсолютную веру в принципы ненасилия и верю в них, не только как в метод или преходящую стратегию, но как в образ жизни."
Мартин Лютер Кинг.
Из интервью журналу "Ред бук мэгэзин", 1964


"Кинг - это самый отъявленный лгун из всех, которых я знал."
Эдгар Гувер, шеф ФБР
"Я пастор Кинг, родившийся
                                          в Америке,
                                                            Америке,
где так свободно дышится,
                                    где джем и карамельки
и где, схвативши за уши
                                    и оттрепав проказников,
как шоколадных зайчиков,
                                    на ветки - черномазеньких.
Конечно, сдвиги крупные,
                                    лишь недостатки частные,
но мы не дурни круглые
                                    и оттого несчастные.
Срывая глотку сиплую
                              под зноем и морозами,
я выбрал путь, усыпанный
                                    не розами - угрозами.
Не ради премий Нобеля
                                    я к людям шёл с объятьями.
Мне было надо много ли? -
                                    чтоб люди стали братьями.
Но вечно платит публика
                                    тем, кто без лести предан ей,
плевками или пулями,
                                    как Нобелевской премией.
И шли мы по Америке,
                                    Америке,
                                                Америке,
шли не под карамелями -
                                    под свистом и каменьями,
под сгнившими томатами, -
                                    без кольтов с автоматами,
а лишь с детьми подъятыми,
                                    с библейскими цитатами.
Еще не зная разницы
                              меж белыми и черными,
махали дети радостно
                                    наивными ручонками.
И с ними, кучерявыми,
                                    в одном ряду постукивали
бахилы Джона Брауна
                                    и Бичер-Стоу туфельки.
Но как-то в холле южного
                                    отеля с тараканами
юнцы хмельные, дюжие
                                          напротив стали каменно.
Один из них - о, господи! -
                                    такой еще молоденький -
меня ударил в гоготе
                                    рукою малоопытной.
Он сам в каком-то ужасе,
                                    застыв, лицом подрагивал,
но гогот всё подзуживал,
                                    но гогот всё поддразнивал.
И парень приосанился,
                                    а думал я - расплачется,
и чуингамом занялся
                                    и подступал раскачливо.
И процедил насмешливо,
                                    брелоком бодро брякая:
"Дать сдачи не осмелишься.
                                    Ведь мы с тобою - братики".
"Да, ты мой брат", - решительно
                                    я встал над всеми спорами,
а брат - носком расшитого,
                                    ковбойского, со шпорами.
Я прохрипел страдающе
                                    в его слепую молодость:
"Ты счастлив, брат! Ударь ещё.
                                    Счастливей станешь, может быть".
Он завизжал раздавленно
                                    и кольт бессильно выхватил
и - в люстру лжехрустальную,
                                    висящую над выходом,
и стал, все пули высадив,
                                    ковер грызя в истерике,
кататься по Америке,
                                    Америке,
                                                Америке...
И я - быть может, попусту -
                                    уверовал без робости,
что можно злобу попросту
                                    усовестить беззлобностью.
Но век мне пулю выплавил
                                    с усердием и с нежностью,
когда я только выглянул
                                    глотнуть немного свежести.
О, символ, кровью крашенный:
                                    ревниво мстить привыкшее,
за свежий воздух краденый
                                    стреляет в нас прогнившее.
Но пусть на том балкончике,
                                    заткнуть мне глотку пробуя,
они меня прикончили -
                                    я продолжаю проповедь:
"Не помните обид!
В бессмертной небосини,
насилием убит,
взываю к ненасилию.

Есть в каждом мятеже,
в подъявших длань на брата,
в поджоге и ноже
опасная неправда.

И, выбирая путь,
чтоб вас не обманули,
запомните: от пуль
родятся только пули.

Единственный прогресс
без горьких жертв ненужных:
протест, протест, протест,
оружье безоружных".

Но вот
со сборничком Маркузе
студент,-
                  по виду не злодей,
а в нём
            как семечек в арбузе
ниспровергательных идей:

"Я, пастор, вас не упрекну,
вы добрый чёрный Ганди,
но вижу ясно слабину
в подобной пропаганде.

И понимаю я с тоской,
что столькие протесты
не то что об стену башкой,
а кулаком - по тесту.

И крепко хочется тряхнуть
всю матушку-Америчку,
всю эту муть, всю эту нудь,
всю данную системочку!

Мир - в инквизиторской золе,
и не всемирным братством
сегодня пахнет на Земле,
ну а всемирным свинством.

Морально наг, морально бос,
родителей проклятье,
я все же верую, как Бёрнс:
все люди станут братья!

Но стукачу, и палачу,
и трусам, и кастратам
не то что даже не хочу -
я не могу быть братом.

Меня к борьбе не надо звать.
Я умер бы за братство,
но братство с кем - желаю знать,
желаю разобраться.

Идею дайте, - хоть одну! -
и я на власть-подлюку
с руками голыми пойду,
на атомную суку!"

Под кожей статуи свободы.
Отрывок 3/14
<<<  Содержание 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14  >>>