Под кожей статуи свободы.
Отрывок 2/14
<<<  Содержание 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14  >>>

"Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве. Всё благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую - подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; ...такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами."
А.Пушкин
Кровь на хрупких концах у сосулек
                                          в Америке этой весной.
Кровью пахнут ночами наледи,
ну а год стыда - шестьдесят восьмой -
только, в сущности, начинается.
Нет сегодня в Америке глаз голубых,
под ресницами нации пасмурно.
Все глаза только чёрные,
                                          ибо в них
чёрный лик убиенного пастора.
Опускаюсь в метро,
                              словно в тёмный промозглый забой:
люди жмутся в углы,
                              друг от друга отпрянув.
Пули крохотной несколько граммов
весь народ придавили собой.
Толстый друг мой нью-йоркский
                                                колышется, как бегемот,
в мрачных водах подземного Стикса.
Шепчет он:
                  "Нас, быть может, спасёт
то, что всем нам сегодня стыдно..."
Милый друг,
                  о, конечно же, люди совсем
не железные, не деревянные,
но мне стыдно всегда,
                              что им стыдно не всем,
ибо стыд - это есть дарование.
Стыд,
            взывая,
                        власы на себе раздирал,
а бесстыдство -
                  оно расчётливо,
преспокойно
                  причесывалось у зеркал,
аккуратно
                  продув расчёсочку.
Сколько раз обличали вселенский содом
благородные возмущения,
а кончалось каким-нибудь новым стыдом
в виде горького возмещения.
Милый друг мой,
                        есть опыт Конвента,
                                                            Коммуны,
да и многое было
                              и до,
                                    и затем.
Хорошо,
            если стыдно хотя бы кому-то,
но бессмысленно,
                        если не всем.
Чью-то гильзу остывшую
                                    в сейф положили немой.
Гильза новая
                  лишь начиняется,
ну, а год стыда -
                        шестьдесят восьмой -
только, в сущности, начинается.
Ещё около Никсона что-то шумиха жидка,
и, кумира к стене припирая букетами,
рвут поклонницы
                        пуговицы с пиджака
солнцечубого Роберта Кеннеди.
И, меня белизною улыбки обдав,
нос беспечный в "Мартини" макая,
как мальчишка,
                  счастливо гордится Апдайк
донкихотским значком "За Маккарти!".
Прикрепив эполеты из драных носок,
рыжий хиппи,
                  в лохмотья от лучших портных разодетый,
поросёнка живого
                        в косматых ручищах несёт,
завернув его в лозунг:
                              "Свинью - в президенты!"
Ну, а два другие хиппи
подгитаривают
и, шатаясь, будто в гриппе,
приговаривают:

"Мы все пойдем на ветчину
под чьими-то ножами,
так почему,
                  так почему
свинье не править нами?

Сесть в лужу лучше,
                              чем в тюрьму.
Садимся в лужи сами.
Так почему,
                  так почему
свинье не править нами?

Сплошное свинство
                              и в дому,
и свинство во Вьетнаме.
Так почему,
                  так почему
свинье не править нами?"

А девчонка-хиппичопка,
лет пятнадцати, ей-ей,
вроде тощего волчонка,
только зубки поострей:

"Что сиротку, как налетчицу,
дубинками лупить?
Ну, ей-богу же, мне хочется
правительство любить.

Никакая я не анти,
но скажу вам от души:
вы на рожи эти гляньте,
до чего ж нехороши!

И никто не лучше рожею
на рекламах стольких рож,
и такие все похожие -
никого по разберёшь.

И чтоб их любили девочки
и вообще любил народ,
ничего они не делают,
а совсем наоборот".

А в ресторане артистическом
с названьем хитрым
                              "Это - то"
глядит дверей прицел оптический
на личность,
                  а не на пальто.
И только если
                  вы прославлены,
то вас пропустит на обед,
всезнающ,
                  словно импресарио,
швейцар -
                  большой искусствовед.
Вовсю шампанское там пенится,
порхает чайкою меню
и у столон танцует песенка,
как будто пьяненькая "ню":

"Мы за этот день
                        обросли паршой.
Нам обрыдло всё,
                        но зато
мы, мой друг большой,
                              отдохнем душой
в ресторанчике "Это - то".
Там цыган-певец
                        и поэт-мертвец,
лилипут-циркач
                        и скрипач,
там и мат и лай,
                        там и ад и рай,
а сидит стукач -
                        свой стукач.
Кто-то пьяно ржёт,
                        кто-то рьяно лжёт,
кто-то стих даёт,
                        хор: "Ещё!"
Закажи "Клико"
                        да погладь брюшко:
"Хорошо сидим,
                        хорошо!"

В ЦРУ - скоты,
                        в ФБР - скоты
и в госдепе - скоты,
                              но зато
гениален я,
                  гениален ты
в ресторанчике
                  "Это - то".
А рояль трень-брень,
                        и вставать нам лень.
Наше дело - дрянь?
                              Ха, - смешно!
Но на лицах - глянь -
                              от решеток тень:
хорошо сидим,
                        хорошо!.."

"Хау ду ю ду!
                        Будем знакомыми.
Вот моя визитная.
                        Торгую холодильниками.
Был я охотником за анакондами -
стал я охотником за собутыльниками.
Над не оскорбленной мазутом Амазонкой
в джунглях вы чувствуете хребтом:
кто-то наблюдает за вами зорко,
кто-то оставляет вас на потом.
Это,
      переваливая
                        кольца неохотно,
туго переваривая
                        какую-то мысль,
тяжко свисает с лиан анаконда,
как вопросительный знак из мышц.
И чуть ленивовато,
                              после мягкого качка,
кольцами отсвечивая ковано,
словно сумасшедшая пожарная кишка,
на людей бросается анаконда.
Анаконда принимает гостей
осторожно.
                  Момента выжидает.
Анаконда не ломает костей -
воздух медленно из лёгких выжимает.
Туже,
            туже кольца серобристые,
ближе,
            ближе медные глаза...
Сделать выдох -
                        как самоубийство:
сделать вдох потом уже нельзя.
А потом бессонницею маешься,
ночью что-то страшное шепчешь жене.
Чешется вся кожа,
                        словно в чешуе,
всё ещё сжимающей,
                              сжимающей.
Но под дверь газета подползает, не шумя,
а страницы липки,
                              словно та же чешуя.
Душат служба,
                        долги,
                                    анекдотики.
Всюду сикрет сервис,
дома - полный стервис,
а любовницы - сплошные анакондочки.
Я бегу по стриту,
                        словно заяц от псов,
гонкой ежедневною прикончен,
ну а руку душит ремешок часов -
этот распроклятый анакондыш.
Неоновые буквы
                        анакондами шипят,
освещая наши катакомбы.
Прыгают скатки на плечи солдат,
словно свернувшиеся анаконды.
С ханжеством кольца переплелись.
Хочет казаться недаром
наш современный империализм
мирным гуманным удавом.
Но сдавила душу,
                              тело
бывшего охотника
анакондова система,
анакондова".

И сидит поэт
в злости, как в шерсти,
словно смертник
                              лет
тридцати шести:

"Наш век я взять пытался под опеку,
за что он опекал меня вдвойне.
Бесплодпо я читал морали веку.
Бесплодно век читал морали мне.

Век заклеймён кровавою печатью.
Разодран я когтями воронья.
Каков итог борьбы? Итог печалей:
мы оба аморальны - век и я".

Я коллегу не стыжу,
                              не сужу.
По Америке хожу,
                              будто по ножу.
На моём тридцать шестом
                                          в шестьдесят восьмом
я в туманище густом,
                              вязком,
                                          тормозном.
Перепутал адреса
                              моргов и пивных.
Перепутал голоса
                              мёртвых и живых.
Но куда ты взгляд ни кинь,
                                    стыд как Вечный жид,
ну а Мартин Лютер Кинг
                                    на руках лежит.

Под кожей статуи свободы.
Отрывок 2/14
<<<  Содержание 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14  >>>