| <<< | Содержание 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Эпилог | >>> |
|
Итальянский профессор с глазами несостоявшегося карбонария меня пригласил в его холостую квартиру в Ассизи как в своё единственное подполье. Он заметно нервничал. Заранее просил прощения за пыль и говорил, как трудно достать приходящих уборщиц, с трудом поворачивая ключ в заржавелом замке, вделанном в дверь, обитую средневековым железом. Против моих ожиданий увидеть обиталище Синей Бороды, я увидел две комнатки, набитые пыльными книгами, идеальными для дактилоскопии, подёрнутую паутиной флорентийскую аркебузу, индийскую благовонную палочку, сгоревшую наполовину, русскую тряпичную купчиху, предлагающую жеманно пустую чайную чашечку небольшому мраморному Катуллу, а также письменный стол на бронзовых львиных лапах, на котором скучала чернильница венецианского хрусталя с несколькими мухами, засохшими вместе с чернилами. "Я здесь пишу...- застенчиво пояснил профессор и, пригубив из рюмки с крошками пересохшей пробки, доверительно добавил: - И здесь я люблю". Профессор вздохнул мучительным вздохом отца семейства, и только тогда я заметил главный предмет в квартире: тахту. На тахте были разбросаны в хорошо продуманном беспорядке пожелтевшие козьи шкуры, подушечки в виде сердец. Как бы случайно с края тахты свисала как бы забытая женская черная перчатка, от которой не пахло никакими духами, и пыль на подушечках жаловалась беззвучно на то, что на этом ложе никто не любил давно. Над тахтой висела картина с толстым продувным фавном, играющим рыжей наяде на дудочке где-то в лесу. Благоговейно разувшись, профессор взобрался на ложе и снял осторожно картину с гвоздя. Под картиной оказалась дверца вделанного в стену сейфа. Профессор открыл его ключиком, висящим на цепочке медальона, где хранились локоны его четырех детей, и достал из сейфа альбом - краснобархатный, в тяжких застежках, - взвесил его на ладони и, побледнев, признался: "В этом альбоме всё о всех, кого я любил..." И фавн захихикал, мохнатым локтем толкая в розовый бок наяду. Профессор задёргался, профессор спросил: "Скажите, вы самолюбивы?" "Не болезненно..." - без особой уверенности ответил я. "А я - болезненно, - мрачно признался профессор. - Бог видит, я с этим борюсь, но ничего не могу поделать. Вы знаете, я себе кажусь необыкновенным. Но это кажется только мне и никому больше. Поэтому сейф. Поэтому альбом. Вы только не подумайте, что там донжуанский список. Я не занимался любовью. Я только любил. Я выбрал вульгарный переплет не случайно, ибо сам себя ощущаю альбомом, составленным из уникальных воспоминаний, но попавшим в довольно вульгарный переплет. Я, как все, притворяюсь, что не понимаю чужого притворства. Я, как все, выслушиваю глупости с умным видом и, как все, с умным видом их говорю, но когда я умру, этот сейф откроют, и прочтут мой альбом, и поймут запоздало, что я был - не как все..." Я поправил профессора твёрдо, но неубежденно: "Все - не как все..." Профессор перешел на лихорадочный шёпот: "Если все - не как все, то каждый из нас - не как все, но по-своему... Помните, мы стояли в муниципальной галерее около Христа и видели в окне, как двое подростков приклеивали плакат "Остановите нейтронную бомбу и прочие бомбы!"? Знаете, о чём я тогда подумал? Я подумал о том, что, по мнению этой нейтронной бомбы, я меньше чем вещь, если бомба, все вещи заботливо сохраняя, и не подумает меня сохранить. А я, повторяю, болезненно самолюбивый. Ну хорошо, предположим, она сохранит мой сейф, потому что сейф - это вещь, и альбом сохранит, потому что альбом - это вещь. Но если она уничтожит всех, кто может прочесть мой альбом, то, значит, никто никогда не узнает, что я был не как все, потому что не будет всех и сравнивать будет не с кем. И кому будет нужен какой-то альбом какого-то профессора из Перуджи у которого была холостая подпольная квартира в Ассизи, если некому будет помнить и Льва Толстого?" Я позволил себе заметить: "Профессор, но, возможно, у вас найдутся читатели в бункерах. Видимо, весьма ограниченный, но зато особо избранный круг..." Профессор перешел на ненавидящий шёпот: "Особо избранные кем? Собственной властью, собственными деньгами? Вы можете себе представить Толстого, купившего бункер? А он был граф и, кажется, не беден. В бункерах с эйр-кондишеном и биде останутся особо избранные отсутствием совести. А потом эти избранные вылезут из бронированных берлог, писая от радости - кто на Лувр, кто на Сикстинскую капеллу, и будут пересыпать в ладонях с бессмысленным торжеством бессмысленные деньги, примеряя по-дикарски то корону Фридриха Барбароссы, то тиару последнего папы - если, конечно, он сам не окажется в бункере. Они захватят особо избранных женщин в свои бункера и, покряхтывая, приступят к размножению исчезающей человеческой расы. Но все это кончится пшиком. Откроется грустный секрет: все так называемые сильные мира сего - законченные импотенты. Они и не догадаются захватить в бункера крестьян и будут сеять медали и пуговицы от мундиров. и будут жрать консервированным даже хлеб, и будут слышать кудахтанье лишь консервированных куриц. Они и не догадаются захватить в бункера пролетариат и будут ковыряться серебряными вилками в автомобильных моторах, и будут колоть дрова - пилой, а пилить дрова - топором, и канализацию разорвет от особо избранных экскрементов. Сильные мира сего и до взрыва жили как в бункерах, соединенные с миром посредством телефонов и кнопок, и взорванные телефонистки и взорванные секретари мстительно захохочут над беспомощностью шефов. Сильные мира сего бессильно начнут замерзать и будут отапливаться Данте и Достоевским, а когда закончится классика, доберутся и до моего альбома, сжигая с ним вместе всё о всех, кого я любил... А когда станет пеплом всё то, что может сделаться пеплом, последний сильный мира сего в горностаевой мантии Людовика закричит: "Вселенная - это я!" - и превратится в ледышку под скрежет полярных айсбергов, разламывающих Нотр-Дам..." "У вас температура, профессор..." - я прервал его осторожно. Он захохотал: "Да, слава богу, пока ещё температура, температура человеческого тела..." |
| <<< | Содержание 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Эпилог | >>> |
