|
Веьтнамский классик был ребёнок, лет семидесяти, с лицом уставшей мудрой черепахи. Он не собственной чрезмерной знаменитости страдал, оттого, что был он в страхе за поведенье рыжего кота, следившего за нами неспроста. Кот возлежал на книжном стеллаже, избрав циновкой томик Сен Джон Перса. На блюдо, бросив два стручочка перца, вьетнамский классик был настороже, хотя коты пусть впроголодь сидят, пожалуй, только перца не едят. Прозаик, ну а сущности поэт, боясь не угостить как надлежало бы, ни разу классик не упал до жалобы на то, чтобы в доме лишней корки нет. Он каплю виски лил в стакан воды и над спиртовкой, хохоча раскатисто, подогревал кусочки каракатицы - засушенные лакомства войны. В нём поражали, за душу беря, духовная выносливость буддиста и на штанине велосипедиста забытая прищепка от белья. Рукою отстраняя пламя битв, он говорил о Бо-Цзюи, Бодлере и думал я: "Что может быть подлее, такого человека погубить!" И страх меня пронзил, прошиб, прожёг... Кот с книжной полки совершил прыжок, в нём голод распалившийся взыграл. Кот приземлился около бутылки и у меня зубами прямо с вилки кусочек каракатицы содрал! Хозяин по-вьетнамски крикнул "Шасть!", растерянный поступок нетактичным, развёл руками, видимо страшась, что я сочту всё это неприличным. Я в руки взял невесело кота, был кот от кражи сам не слишком весел. И омертвело я застыл, когда вдруг ощутил, Он ничего не весит! Природа рыжая и теплая песчинка, пытаясь выгнуть спину колесом, он был в моих ладонях невесом, как тополиная пушинка. "Простите",- грустно брезжило в зрачках. И ничего Вам говорю по совести я тяжелее не держал в руках, чем тяжесть этой страшной невесомости. |
| 1972 |
Источники:
- 1973 - Интимная лирика. М., "Молодая гвардия".
