|
В парусиновом цирке ханойском, осаждённом ребяческим войском и ребячеством взрослых солдат, я почти не смотрел на арену, понимая бесценную цену тех, кто в зале со мною сидят. В этот миг на всемирной арене был с прорехою на колене вьетнамёнок, сося леденец, и его измождённая мама, что в ладони билетики мяла, и в оливковой форме отец. Они бомб не боялись - привыкли, но боялись по-детски при виде рисковавшего прыгуна. Им казалось: всё это - неложно. Им была очевидная лонжа по доверчивости не видна. И когда - всю в румянах - артистку распилили, как будто редиску, в зале ахнул привставший народ. Дети взрослые замерли в страхе, словно эта артистка на плахе и, несчастная, не оживёт. Как боялись они! Как боялись! И как после счастливо смеялись, веря в бедные чудеса! Тот всех в мире счастливей смеется, кому горе и кровь дали отпуск хоть на два с половиной часа. На манеж выходили жонглёры и бросали шары и жаровни. В том и прелесть подобной игры, что обугленность шара земного заслоняют - пусть хоть нанемного! - циркачей золотые шары. Но счастливым быть может лишь циник от другого - кровавого цирка, где зверьё дрессирует людей, где напалм на арене клубится, где роняют жонглёры-убийцы бомбы на головы детей. Как никто, в этом трепетном зале темноглазые зрители знали, что, шагая по детским телам, злые фокусники по-драконьи во взаправдашнем иллюзионе пополам распилили Вьетнам. В парусиновом цирке ханойском каждый зритель артистом был свойским, каждый зритель любого бы спас. Так боится чужого паденья тот, кто сам на жестокой арене, тот, кто знает, что значит упасть. Братский страх за того, кто в полёте, это чувство великое локтя, без которого мы - не семья. Страх животный - у труса дрянного. Страх бесстрашных - всегда за другого, и в бою никогда - за себя. |
| Ханой, 1972 |
Источники:
- 1973 - Интимная лирика. М., "Молодая гвардия".
