| Назад | (Отрывок 19/24) | Дальше |
Рука генерала Пиночета не показалась мне сильной, когда я пожал её, - а скорее бескостной, бескровной, бесхарактерной. Единственно, что неприятно запомнилось, - это холодная влажнинка ладони. В моей пожелтевшей записной книжке 1968 года после званой вечеринки в Сантьяго, устроенной одним из руководителей аэрокомпании "Лан-Чили", именно так и зафиксировано в кратких характеристиках гостей: "Ген. Пиночет. Провинц. Рука холодн., влажн.". Мы о чем-то с ним, кажется, говорили, держа бокалы с одним из самых прекрасных вин в мире - "Макулем". Если бы я мог предугадать, кем я станет, я бы, видимо, был памятливей. Второй раз я его видел в 1972-м на трибуне перед Ла Монедой, когда он стоял за спиной президента Альенде, слишком подчеркнуто говорившего о верности чилийских генералов, как будто он сам старался себя в этом убедить. Глаза Пиночета были прикрыты черными зеркальными очками от бивших в лицо прожекторов.
Третий раз я увидел Пиночета весной 1984-го, когда я транзитом летел в Буэнос-Айрес через Сантьяго.
Генерал самодовольно, хотя несколько напряженно, улыбался мне с огромного портрета в аэропорту, как бы говоря: "А вы-то меня считали провинциалом". Под портретом Пино чета был газетный киоск, где не продавалось ни одной чилийской газеты. Когда я спросил продавщицу - почему, она оглянулась и доверительно шепнула:
- Да в них почти нет текста... Сплошные белые полосы - цензура вымарала... Даже в "Меркурио"... Поэтому и не продаем...
А рядом, в сувенирном магазинчике, я, вздрогнув, увидел дешевенькую ширпотребную чеканку с профилем Пабло.
Им стали торговать те, кто его убили.
|
На Puente de los Suspiros, на Мосту Вздохов, я, как призрак мой собственный, вырос над побулькиваньем водостоков. Здесь ночами давно не вздыхают. Вздохи прежние издыхают. Нож за каждою пальмою брезжит. Легче призраком быть - не прирежут. В прежней жизни и в прежней эпохе с моей прежней - почти любимой здесь когда-то чужие вздохи мы подслушивали над Лимой. И мы тоже вздыхали, тоже несмущенно и невиновато, и вселенная вся по коже растекалась голубовато. И вздыхали со скрипом, туго даже спящие автомобили... Понимали мы вздохи друг друга, ну а это и значит - любили. Никакая не чегеваристка, вздохом втягивая пространство, ты в любви не боялась риска - это было твое партизанство. Словно вздох, ты исчезла, Ракель. Твое древнее имя из библии, как болота Боливии гиблые, засосала вселенская цвель. Сам я сбился с пути, полусбылся. Как Раскольников, сумрачно тих, я вернулся на место убийства наших вздохов - твоих и моих. Я не с той, и со мною не та. Сразу две подтасовки, подмены, и облезлые кошки надменны на замшелых перилах моста, и вздыхающих нет. Пустота. И ни вздохами, и ни вяканьем не поможешь. Полнейший вакуум. Я со стенами дрался, с болотностью, но с какой-то хоть жидкой, но плотностью. Окружен я трясиной и кваканьем. Видно, самое жидкое - вакуум. Но о вакуум бьюсь я мордою - видно, вакуум - самое твердое. Все живое считая лакомым, даже крики глотает вакуум. Словно вымер, висящий криво, мост, одетый в зеленый мох. Если сил не хватает для крика, у людей остается вздох. Человек распадается, тает, если сил и на вздох не хватает. Неужели сентиментальность превратилась в растоптанный прах и убежища вздохов остались только в тюрьмах, больницах, церквах? Неужели вздыхать отучили? Неужели боимся вздохнуть, ибо вдруг на штыки, словно в Чили, чуть расправясь, напорется грудь? В грязь уроненное отечество превращается в пиночетество... На Puente de los Suspiros рядом с тенью твоей, Ракель, ощущаю ножей заспинность и заспинность штыков и ракет. Только море вздыхает грохотом, и вздыхают пьянчужки хохотом, притворясь, что им вовсе не плохо и поэтому не до вздоха. |
| Назад | (Отрывок 19/24) | Дальше |
