Фуку
Назад (Отрывок 15/24) Дальше

В бытность мою пионером неподалеку от метро "Кировские ворота", в еще не снесенной тогда библиотеке имени Тургенева, шла читательская конференция школьников Дзержинского района по новому варианту романа "Молодая гвардия".

Присутствовал автор - молодо-седой, истощенно красивый. Переделка романа, очевидно, далась ему нелегко, и он с заметным напряжением вслушивался в каждое слово, ввинчивая кончики пальцев в белоснежные виски, как будто его скульптурную голову дальневосточного комиссара мучила непрерывная головная боль.

Мальчики и девочки в пионерских галстуках, держа в руках шпаргалки, на сей раз составленные с горячим участием учителей, пламенно говорили о том, что если бы они оказались под гестаповскими пытками, то выдержали бы, как бессмертные герои Краснодона.

Я незапланированно поднял руку. В президиуме произошел легкий переполох, но слово мне дали.

Я сказал:

- Ребята, как я завидую вам, потому что вы так уверены в себе. А вот у меня есть серьезный недостаток. Я не выношу физической боли. Я боюсь шприцев, прививочных игл и бормашин. Недавно, когда мне выдирали полипы из носа, я страшно орал и даже укусил врача за руку. Поэтому я не знаю, как бы я вёл себя во время гестаповских пыток. Я торжественно обещаю всему собранию и вам, товарищ Фадеев, по-пионерски бороться с этим своим недостатком.

Величественная грудь представительницы гороно тяжело вздымалась от ужаса. Но она мужественно держалась, в последнее мгновение заменив крик общественного возмущения, уже высунувшийся из её скромно накрашенных губ, на глубокий педагогический вздох.

- Этот мальчик - позор Дзержинского района...- сказала она скорбным голосом кондитера из "Трех Толстяков", когда в любовно приготовленный им торт с цукатами и кремовыми розочками плюхнулся влетевший в окно продавец воздушных шаров. - Надеюсь, что другие учащиеся дадут достойный отпор этой вражеской вылазке...

Неожиданно для меня из зала выдернулся Ким Карацупа, по кличке Цупа, который сидел на парте за моей спиной и всегда списывал у меня сочинения по литературе. Цупа преобразился. Он пошел к трибуне не расхлябанной марьинорощинской походочкой, обычной для него, а почти строевым шагом, как на уроках по военному делу. Цупа пригладил рыжие вихры и произнес голосом уже не пионера, а пионервожатого:

- Как сказал Короленко: "Человек создан для счастья, как птица для полета". Но разве трусы, боящиеся наших советских врачей, могут летать? Таких трусов беспощадно заклеймил Горький: "Рожденный ползать летать не может". Трусость ужей не к лицу нам, продолжателям дела молодогвардейцев. Мы, пионеры 254-й школы единодушно осуждаем поведение нашего одноклассника Жени Евтушенко и думаем, что надо поставить вопрос о его дальнейшем пребывании в пионерской организации...

- Ну почему единодушно? Говори только за себя...- услышал я голос моего соратника по футбольным пустырям Лехи Чиненкова, но его выкрик потонул в общих аплодисментах.

- Постойте, постойте, ребята...- вставая, сказал неожиданно высоким, юношеским голосом Фадеев. Лицо его залил неестественно яркий, лихорадочный румянец. - Так ведь можно вместе с водой и ребёнка выплеснуть... А вы знаете, мне понравилось выступление Жени. Очень легко - бить себя в грудь и заявлять, что выдержишь все пытки. А вот Женя искренне признался, что боится шприцев. Я, например, тоже боюсь. А ну-ка, проявите смелость, поднимите руки все те, кто боится шприцев!

В зале засмеялись, и поднялся лес рук. Только рука Цупы не поднялась, но я-то знал, что во время прививки оспы за билет на матч "Динамо" - ЦДКА он подсунул вместо себя другого мальчишку под иглу медсестры.

- Не тот трус, кто высказывает сомнения в себе, а тот трус, кто их прячет.

Смелость - это искренность, когда открыто говоришь и о чужих недостатках, и о своих... Но начинать надо все-таки с самого себя...- сказал Фадеев почему-то с грустной улыбкой.

Зал, только что аплодировавший Цупе, теперь так же бурно зааплодировал писателю.

Величественная грудь представительницы гороно облегченно вздохнула.

- Наш дорогой Александр Александрович дал нам всем пример здорового отношения к своим недостаткам, когда он учёл товарищескую критику и создал новый, гораздо лучший вариант "Молодой гвардии", - сказала она.

Фадеев снова ввинтил кончики пальцев в свои белоснежные виски...

Мой старший сын
                              ковер мурыжит кедом.
Он мне, отцу,
                        и сам себе -
                                          неведом.
Кем будет он?
                        Каким?
                                    В шестнадцать лет
он сам -
            еще не найденный ответ.
Мой старший сын
                              стоит на педсовете,
мой старший сын -
                              мой самый старший сын,
как все на свете
                        замкнутые дети, -
один.
Он тугодум,
                  хотя смертельно юн.
Есть у него проклятая привычка
молчать - и всё.
                        К нему прилипла кличка
"Молчун".
Но он в молчанье все-таки ершист.
Он взял и не по-нашему постригся,
и на уроке
                  с грозным блеском "фикса"
учительница крикнула:
                                          "Фашист!"
Кто право дал такое педагогу
бить ложную гражданскую тревогу
и неубийцу -
                        хоть он утопись! -
убить презренным именем убийц?!
О, если бы из гроба
                              встал Ушинский,
он, может быть, ее назвал фашисткой...
Но надо поспокойней, наконец.
Я здесь необъективен.
                                    Я отец.
Мой старший сын -
                              он далеко не ангел.
Как я писал:
                  "застенчивый и наглый",
стоит он,
                  как побритый дикобраз,
на педсовет не поднимая глаз.
Молчун,
            ходящий в школьных стеньках разиных,
стоит он
            антологией немой
ошибок грамматических и нравственных,
а всё-таки не чей-нибудь,
                                                а мой.
Мне говорят
                  с печалью на лице:
"Есть хобби у него -
                              неотвечайство.
Ну отвечай же, Петя,
                                          приучайся!
Заговори хотя бы при отце!
У вас глухонемой какой-то сын.
В нем -
            к педагогам явная недобрость.
Позавчера мы проходили образ
Раскольникова...
                        Вновь молчал, как сыч...
Как подойти к такому молчуну?
Ну почему молчал ты,
                                    почему?"
Тогда он кедом ковырнул паркет
и вдруг отмстил за сбритые волосья:
"Да потому, что в заданном вопросе
вы дали мне заранее ответ..."
И тут пошло -
                  от криков и до писка:
"Я спрашивала,
                        как заведено,
по всей методологии марксистской,
по четким уложеньям гороно...
Ну что ты ухмыляешься бесстыже?
Вы видите теперь -
                                    нам каково?
Вы видите, какой ваш сын?"
                                                "Я вижу".
И правда,
                  вдруг увидел я его.
...Мы с ним расстались после педсовета.
Унёс он молчаливо сквозь толпу
саднящую ненайденность ответа
и возрастные прыщики на лбу.
И я молчун,
                  хоть на слово и хлесток,
молчун,
            который мелет без конца,
зажатый,
            одинокий, как подросток,
но без отца...
Фуку
Назад (Отрывок 15/24) Дальше