Фуку
Назад (Отрывок 13/24) Дальше

Но есть имена, на которые сама история налагает после их смерти своё "фуку", чтобы они перестали быть именами.

Имя этого человека старались не произносить еще при его жизни - настолько оно внушало страх.

Однажды, нахохлясь, как ястреб, в темно-сером ратиновом пальто с поднятым воротником, он ехал в своем черном ЗИЛе ручной сборки, по своему обыкновению, медленно, почти прижимаясь к бровке тротуара. Между поднятым выше подбородка кашне и низко надвинутой шляпой сквозь полузадернутые белые занавески наблюдающе поблескивало золотое пенсне на крючковатом носу, из ноздрей которого торчали настороженные седые волоски.

Весело перешагивая весенние ручьи с корабликами из газет, где, возможно, были его портреты, и размахивая клеенчатым портфелем, по тротуару шла стройная, хотя и слегка толстоногая, десятиклассница со вздернутым носиком и золотыми косичками, торчавшими из-под синего - под цвет глаз -берета с задорным поросячьим хвостиком. Человеку-ястребу всегда нравились слегка толстые ноги - не чересчур, но именно слегка. Он сделал знак шофёру, и тот, прекрасно знавший привычки своего начальника, прижался к тротуару. Выскочивший из машины начальник охраны галантно спросил школьницу - не подвезти ли её. Ей редко удавалось кататься на машинах, и она не испугалась, согласилась.

Впоследствии человек-ястреб, неожиданно для самого себя, привязался к ней. Она стала его единственной постоянной любовницей. Он устроил ей редкую в те времена отдельную квартиру напротив ресторана «Арагви», и она родила ему ребенка.

В 1952 году её школьная подруга пригласила к ней на день рождения меня и еще двух других, тогда громыхавших лишь в коридорах Литинститута, а ныне отяжеленных славой поэтов.

"Сам" был в отъезде и не ожидался, однако у подъезда топтались в галошах два человека с незапоминающимися, но запоминающими лицами, а их двойники покуривали папиросы-гвоздики на каждом этаже лестничной клетки.

Стол был накрыт а-ля фуршет, как тогда не водилось, и несмотря на то, что вектрола наигрывала танго и фокстроты, никто не танцевал, и немногие гости напряженно жались по стенам с тарелками, на которых почти нетронуто лежали фаршированные куриные гребешки, гурийская капуста и сациви без косточек, доставленные прямо из «Арагви» под личным наблюдением похожего на пенсионного циркового гиревика великого Лонгиноза Стожадзе.

- Ну почему никто не танцует? - с натянутой веселостью спрашивала хозяйка, пытаясь вытащить за руку хоть кого-нибудь в центр комнаты. Но пространство в центре оставалось пустым, как будто там стоял неожиданно возникший "сам", нахохлясь, как ястреб, в пальто с поднятым воротником и с полей его низко надвинутой шляпы медленно капали на паркет бывшие снежинки, отсчитывая секунды наших жизней...

Как мне рассказали, через много лет, после того, как человека-ястреба расстреляли, она (по ныне полузабытому выражению) "сошлась" с каким-то валютчиком, который затем тоже был расстрелян.

Так, размахивая клеёнчатым портфелем, московская школьница вошла в историю из-за своих слегка толстых ног - не чересчур, но именно слегка...

Семьдесят,
                  если я помню,
                                    седьмой.
Мы на моторках
                        идем Колымой.
Ночь под одной из нечаянных крыш.
А в телевизоре -
                        здрасьте -
                                          Париж.
Глаза протру -
                        я в своем ли уме:
"Неделя Франции" на Колыме!
С телеэкрана глядит Азнавур
на общежитие -
                        бывший БУР1.
Стоит ли,
                  слушая Далиду,
помнить овчарок на поводу?
Но забываются слишком легко
трупы ЗК
                  под Жильбера Беко.
А мне не сладка почему-то в гостях
морошка,
                  взошедшая на костях,
и лимонад из колымской воды
еще сохраняет привкус беды...
И я пребываю в смертельной тоске,
когда над зеркальцем в грузовике
колымский шофёр девятнадцати лет
повесил убийцы усатый портрет,
а рядом -
                  плейбойские герлс голышом,
такие,
            что брюки встают шалашом.
"Чего ты,
                  папаша,
                              с прошлым
                                                пристал?
Ты бы мне
                  клёвые джинсы
                                          достал..."

Опомнись,
                  беспамятный глупый пацан, -
колеса по дедам идут,
                                          по отцам.
Колючая проволока о былом
напомнит,
                  пропарывая баллон.
В джинсах любых
                              далеко не уйдешь,
ибо забвенье истории - ложь.
Тот, кто вчерашние жертвы забудет,
может быть,
                        завтрашней жертвой будет.

Переживаемая тоска,
как пережимаемая рука
рукой противника
                              ловкого тем,
что он избегает лагерных тем.
Пожалте, стакашек,
                                    пожалте, котлет.
Для тех, кто не думает, -
                                                прошлого нет.
Какие же все-таки вы дураки,
слепые поклонники сильной руки,
ведь эта рука, сжимаясь в кулак,
таких же, как вы, загоняла в ГУЛАГ.
Поет на экране
                        Мирей Матье.
Колымским бы девкам такое шмутьё -
они бы сшмаляли не хуже её!
Трещит от локтей в общежитии стол.
Противник со мной продолжает спор.
Не может он мне доказать что-нибудь,
а хочет лишь руку мою перегнуть.
Так что ж ты ослабла,
                                          моя рука,
как будто рука
                        доходяги-ЗК?
Но с хрустом
                        сквозь стол
                                          прорастают вдруг
тысячи синих, костлявых рук,
как вечномерзлотность, они холодны.
У них под ногтями земля Колымы.
Они вцепляются
                              в руку того,
кто слышать не хочет
                                          о них ничего,
и гнут
            под куплеты парижских актрис
почти победившую руку -
                                          вниз.

1 БУР - Барак усиленного режима.

Фуку
Назад (Отрывок 13/24) Дальше