Евгений Евтушенко

- У Колумба опять грязные ногти! Что мне делать с этим ирландцем! Мы же сейчас будем переходить на укрупнение его рук! Где гример?! - по-итальянски заверещал голый до пояса кактусоногий человечек в драных шортах, с носом, густо намазанным кремом от загара.

- А может быть, грязные ногти - это мужественней? - задумался вслух кинорежиссер с красным, как обожжённая глина, лицом и белым от крема носом, что тоже делало его похожим на кокаиниста.

Но съемка уже началась, несмотря на творческие разногласия.

Лениво покачивались банановые пальмы. Они были настоящие, но казались искусственными на фоне декорационных индейских хижин без задних стен.

На циновке восседал Христофор Колумб - ирландский актер, страдающий от нестерпимо жмущих ботфортов, ибо свои, родные были в спешке забыты в Испании на съемках отплытия "Санта-Марии". Сидящий рядом с Колумбом индейский касик Каонабо - японский актер с мужеством истинного самурая молчаливо терпел на своей подшоколаденной гримером шее ожерелье из акульих зубов. Колумб величественно протянул касику нитку со стеклянными бусами, весело подмигнув своим соратникам - задешево нанятым в Риме американским актерам, зарабатывающим на спагетти-вестернах. Касик благоговейно прижал дар к мускулистой груди каратиста и с достоинством передал Колумбу отдарок - золотую маску из латуни. Массовка, набранная на набережной Санто-Доминго из десятидолларовых проституток, изображающих девственных аборигенок, а также из сутенеров и люмпенов, зверски размалеванных под кровожадных воинов, затрясла соломенными юбочками, копьями и пестрыми фанерными щитами.

Руки заколотили по боевым барабанам под уже записанную заранее музыку, звучащую из грюндиковских усилителей.

- Раскрываюсь... Фрукты! - прорычал камермен. Кактусоногий человечек толкнул в спину одну из аборигенок, и она поплыла к Колумбу, профессионально виляя задом и покачивая на голове блюдо с тропическими фруктами из папье-маше. хотя натуральных фруктов кругом было хоть завались.

- Стоп! - сказал режиссер погребально. - Откуда взялась эта старуха? - И все вдруг увидели неизвестно как попавшую внутрь массовки сгорбленную, крошечную индианку в лохмотьях. Старуха блаженно раскачивалась в такт музыке, отхлебывая ром из полупустой бутылки, сжатой морщинистыми иссохшими ручонками ребенка, состарившегося от чьего-то злого колдовства.

И вдруг я вспомнил... На съемке дореволюционной ярмарки в Малоярославце я стоял в черной крылатке Циолковского у паровоза, увешанного чернобурками и соболями. Купеческие столы ломились от осетров, жареных поросят, холодца, бутылок шампанского. (Один из осетров на второй день съемки безвозвратно исчез. "Упал и разбился. Сактировали", - скупо пояснил директор картины, а трудящиеся Малоярославца дня три наслаждались дореволюционной осетриной в местной столовке.) И внезапно в кадр вошла хрупкая седенькая старушка с авоськой в руке, в которой покачивались два плавленых сырка и бутылка кефира. Старушка тихохонько, бочком пробиралась между гогочущими купцами в цилиндрах и шубах на хорьковом меху, между городовыми с молодецки закрученными усами, пока её не схватила вездесущая рука второго режиссера...

Кактусоногий человечек бросился к старой индианке, с полицейской заботливостью выводя её из кадра. Индианка никак не могла понять, почему эти люди не дают ей потанцевать с ними. Но поддельное Прошлое не любит, когда в него входит настоящее Настоящее.

- Опять новый дубль! - страдальчески простонал режиссер.

- Когда все это кончится?! - мрачно процедил Колумб, проверяя подушечками пальцев, не отклеилась ли от жары благородная седина. - Кто-нибудь, принесите мне джина с тоником...