Бельё на верёвках - знамёна дворов - качается в сонном Неаполе. Из наволок мокрых до звездных миров выходят все слёзы наплаканные. И простыни — саваны чьей-то тоски — моля за греховность прощения, взлетели бы к небу, да только тяжки, да только прижаты прищепками. Бюстгальтеры примут под жалкий покров всё то, что сердцами настуканно. А то, что рассказано потом хребтов, рубашки скрывают насупленно. Воздев рукава, воззывают сквозь ночь халаты — пророки невольные. Усталостью женских измотанных ног чулки опустело наполнены. Над болью невидимой сомкнутых глаз, над стихнувшими перебранками скатёркам заштопанным снится сейчас, что стали они самобранками. Качаются тихо старушек чепцы, качаются детские маечки... Синьора История, ваши часы спешат... Это — лучшие маятники. Средь стольких враждующих в мире знамён знамёна дворов одинаковы. Им слышно друг друга на шаре земном — в Нью-Йорке, Марселе, Неаполе. И вы попытайтесь хотя бы спросить их мненье о жизни, правители... А если в них дыры, им надо простить — священней знамёна пробитые. В них красное знамя гудит и поёт. Трепещут они, как воззвания, а те, кто знамёна дворов предаёт,— предатели красного знамени. Кухонные фартуки бьются о тьму, взывают комбинезоны... И если я в руки винтовку возьму, то только за эти знамена. |
1965 |