|
Наш карбас мягонько — в ивняк бочком, а мы в деревню — за молочком. Ведром побрякиваем, идём, покрякиваем,— вот-вот ленчаночка качнёт бочком при коромыслице, и губы в кислице, и то, что следует, у ней торчком. А на берегу коромысло лежит, а по коромыслу повилика бежит, а по коромыслу гуляют муравьи, видно, в его трещинах своим-свои. А на суглинке лодка сохлая, давно без неводов и верш, лежит, как будто нельма дохлая, обглоданная, брюхом вверх. И, словно чья-нибудь сединка, а чья — поди теперь узнай, одна последняя сетинка ещё цепляется за край... А сани удалые в бурьяне под горой, как будто удавили их сорною травой. И колокольчик ржавый, забывший о езде, к лишайнику прижало скелетом СТЗ. Молочка? Может, птичьего? Эх, мама-мамочка... Кок понурился, и боцман потух. Никакой нас не приветствует петух. Никаких — с губами в кислице - девчат, и бурёнки никакие не мычат. Мы не просим о несбыточном эпоху,— нам бы вляпаться в коровью лепеху! Мы не просим неземных раёв-садов,— лишь бы пёс какой нас тяпнул за сапог! Ах, как грохает проклятое ведро! Наступить бы нам на тёплое перо, нам бы с кем поговорить — хоть с дурачком! ...Мы на кладбище пришли за молочком. Крест-накрест окна горбылём, как будто избы крестятся, прощаясь с тем, что там — в былом, а в будущем не встретится. Лишь тучи ходят вверх и вниз, летают и не тают, как будто души мёртвых изб над крышами витают... А за быльём-крапивой дымочек над избой — взъерошенный, драчливый комочек голубой. Смолёной дратвы шорох, и шилом да иглой там одноногий шорник с тоскою держит бой. На пришлых взгляд бросает: "Ну что ж, заходь в избу!" — а сам хомут спасает, работает узду. Покуда есть работа, тоске людей не сжить. Работа хочет что-то распавшееся сшить. По шорницкой привычке пьёт, сидя па полу: "Я здесь был сшит, парнишки, и здесь я и помру. Не бойтесь — я не пьяный. Пускай пропал колхоз — ногою деревянной я в землю эту врос. Сбежать? В тепле пристроиться К чужому калачу? Достоинства, достоинства терять я не хочу!" На лбу — булыги пота. Хрипит: "Покамест здесь в деревне есть хоть кто-то, ещё деревня есть!" На гимнастёрке латаной медали всех сортов - за оборону, взятие различных городов. Лишь нет одной медали - он заслужил, герой, медаль за оборону деревни мёртвой той. Ну что ж, пошли, матросики! Нас обступает мгла. А там в избе работает, работает игла, и снова к нам доносится, гудя по кедрачу: "Достоинства, достоинства терять я не хочу!" Эх, выручай, работа! Покамест, словно здесь, в России есть хоть кто-то, ещё Россия есть! Ведро, как оробелое, не грохает во мгле. И видим — что-то белое плескается в ведре. Кок поясняет глухо у тёмных изб-могил: "Есть у него пегуха. Сам доит. Нацедил". Боясь хоть каплю выплеснуть нечаянным качком, кок улыбнуться пробует: "Мы, значит, с молочком". |
| 1967 |
Источники:
- 1971 - Я сибирской породы. Восточно-сибирское издательство.
