Дом вынут из дома, который тобою покинут. Гульрипшская ночь, а у берега воет Байкал, и только твой призрак, оставшийся верным, не вынут из Чёрного моря, из глуби дрожащих от шторма зеркал. Покинула ты, как душа ещё, кажется, целое тело, но нет и его - как морскою водой унесло. Я - лишь очертанья себя. Сквозь меня светляки пролетают - приморские цицинателы, как будто я лишь уплотнившийся сумрак, и всё. Я благословляю тебя. Ни к кому не ревную - ревную к себе, когда был я так счастлив и глуп, и воздух над морем - как будто страна, где живут уцелевшие поцелуи, но только отдельно от наших, другими украденных губ. Нет сил на заклятья. Нет права в любви на проклятья. Байкал или Чёрное море бессмысленно в ступе толочь, и цицинателы - как будто бы блестки лукаво шуршащего черного платья великой, немыслимо старой актрисы по имени - ночь. Мы с этой актрисой немало сыграли на пару на сценах подмокших подвалов и запаутиненных чердаков. Она не пропала. Она удержалась в глазах поколений других, не упала. Я не удержался. Я только один из её светляков. Запутался я, как светляк, но не в гриве Пегаса, а в гриве ракетной у атомных новых Аттил. Запутаться - это не менее страшно, чем вовсе погаснуть, а я еще не насветился, а я еще не досветил. Зачем, обманув и себя, и меня, ты когда-то взлетела над кваканьем сонных лягушек в беззвездную высь? Зачем, поджигая себя и меня, ты прижалась, как цицинатела, и два светлячка беззащитных от нас родились? Зачем в этом воздухе, где радиация стала страшнее, чем пули, поднявшись в неверное небо с такой же неверной земли, мы так ослепительно и ослепленно и коротко так просверкнули и не помогли нашим детям, а мгле помогли! |
1986 |