Я ждал тебя в Серебряном бору, полумальчишка и полумужчина, ещё не смея ни на что решиться и всё-таки решившийся на всё. А на кругу конечной остановки усталые троллейбусы толпились, и с провода соскальзывавший ролик водители на место водворяли при помощи веревочных удил (хотя, наверно, каждый ролик верит: "Я соскользнул навек. Я победил"). Я ждал тебя. Любить - всегда удрать, И я удрал от провода того, на коем вроде ролика крутился. Проклятый ток на время прекратился, и тихий ток свободы шёл по мне, как ветер по сосне, на чьей коре, как красный с жёлтым зрак,- орудовский запретный знак, по чьим ветвям, не помнящим обид, не важно, что за знак к стволу прибит. Я ждал тебя в Серебряном бору, отчаянный, худой, бритоголовый... Как люстра, полыхал репей лиловый на стреказином призрачном балу. Мальчишка гордо в банке нёс мальков. Острил сержант, с буфетчицей знакомясь. В её окне с томатным соком конус алел, как будто мокрая морковь. Запомниться просилось всё само: обвёртывались пылью капли кваса, и муравьи взбирались по Кавказу валявшейся обертки "эскимо". Я счастлив был в тот день за чьим-нибудь мячом шальным нагнуться, который прыгнул в собственную тень, как в черноё крутящееся блюдце. Я был готов не то что извинить - обнять всех наступавших мне на кеды, скупить у всех цветочниц все букеты, всем дать монетки, чтобы позвонить... Я ждал тебя в Серебряном бору, на шелест шин всем телом подаваясь от остановки в сторону шоссе. У девушек со мной стоявших рядом, Москвой-рекою пахло от волос, и роста баскетбольного гигант читал, вздыхая, "Маленького принца". Но выделялся раздраженным видом один весьма угрюмый индивидуум. Как ни шутили, как ни пели,- он лишь морщился, как будто боль в печёнке, надутый, мрачный, как Наполеон в помятой треуголке из "Вечерки". Когда к нему искатели монет совались в торопливом простодушье: "Простите, нету двушки?" - он отвечал им: "Есть... но лишних нет..." А рядом, вида лучшего не выдумавши, как копия, стояла индивидуумша. Мяч волейбольный чуточку задел соломенную шляпу с васильками искусственными... Гневно задрожал пластмассовый наносник: "Безобразье!" - и долго не смирялась эта дрожь: "Как распустилась наша молодежь!" Любви я в них не видел и следа. О нет, не только внешняя среда и козни современной молодежи - они друг друга раздражали тоже. Супруг глядел со злобой на супругу. Супруга, от жары начав скисать, глядела злобно на него. Друг другу им было просто нечего сказать. Я ждал тебя в Серебряном бору, подсмеиваясь втайне незлобиво над типом в треуголке из "Вечерки" и над искусственными васильками, воспринимающими слишком нервно наш массовый советский волейбол. И я, конечно, в тот момент не думал, что, может быть, в другой какой-то жизни, отчаянный, худой, бритоголовый, с мячом, где сквозь расползшиеся дольки живое тело камеры чуть дышит, он ждал её в Серебряном бору. (Я ждал тебя в Серебряном бору...) "Послушай, я должна с тобой серьезно". (...Полумальчишка и полумужчина...) "Поговорить. Зачем нам вместе жить?" (...Ещё не смея ни на что решиться...) "Я не люблю тебя. Ты все убил". (...И всё-таки решившийся на все.) И всё-таки решившийся на всё, кричу тебе: "Любимая, неужто семья - лишь соучастие в убийстве любви? Возможно, так бывает часто, но разве это всё-таки закон? Взгляни - пушистый, словно одуванчик, смеётся наш белоголовый мальчик,- я не хочу, чтоб в это верил он! Любимая, люби меня хотя бы во имя баскетбольного гиганта, читающего "Маленького принца", Он всё стоит на той же остановке. Его большие руки так неловки, но тянутся к надежде и добру. Та остановка навсегда конечна... Любимая, сегодня, завтра, вечно я жду тебя в Серебряном бору". |
1969 |