* * *
Сосулек тонкий звон,—
он так похож на стон,
на слабый стон во сне,
когда так сладок сон.

А женщина спешит.
Ее чуть-чуть смешит,
что так она спешит,
и чуточку страшит.

По льду стучит — чок-чок! —
отважный каблучок,
и дерзко набочок
мохнатый колпачок.

А за спиной — ни мук,
ни чьих-то лиц, ни рук,
ни встреч и ни разлук —
лишь этот властный звук!

Ее мальчишка ждет.
Его знобит и жжет.
И вот она идет —
как умирать идет.

Мальчишка этот стар.
Таким он рано стал.
Уже он сильно сдал —
он, как она, устал.

Два горя, две беды,
беспомощно горды,
молчат, стыдясь друг друга,
как в рот набрав воды.

Их двое — не одно,
и все в них стеснено,
но властно и темно
в разверстое окно,

как бы в открытый люк,
летит из марта вдруг
щемящий этот звук,
как слезы, чистый звук.

И руки в руки брать,
и в губы прядь вобрать,
все это — не играть,
а вместе умирать.

Но этот смертный час —
он — и рожденья час.
И, отпевая нас,
провозглашает нас,

летя со всех сторон,
похож на слабый стон,
когда так сладок сон,
сосулек тонкий звон!
1959