Когда я устаю от ложных правд, от скользкого бесстыжего нажима, я вспоминаю рыжего Назыма и голос чуть гортанный: "Здравствуй, брат! Ну что ты нос повесил? Ерунда! С поэмой стоп? Давай вдвоём дотянем. Нет денег? Раздобудем — не беда. Нет девушки? Так мы её достанем!" А что-то самого его сверлит и страшно проступает сквозь морщины. "Всё хорошо, да сердце вот болит. Но что грустить? Пока болит — мы живы". Поэзия для некоторых — роль, для некоторых — лавочка, нажива, а для таких, как он,— не роль, а боль — вот и болело сердце у Назыма. Однажды, доверяя не совсем, мне врач его заботливый велела: "Смотрите — избегайте острых тем, чтоб у Назыма сердце не болело!.." Наивный врач... Ушёл ваш пациент. Не помогло всё ваше прилежанье, а его сердце, тайно уцелев, болеть и после смерти продолжает. Оно болит за боль мою во мне, оно болит за русских и за турок, за всех, кто, как Назым, свободен в тюрьмах, за всех, кто на свободе как в тюрьме. Воспитанное нежностью тюрьмы, врачам — посмертным даже — непослушно, оно болит, когда трусливы мы, оно болит, когда мы равнодушны. Болит, когда другому: "Здравствуй, брат!" - сказать не можем так же добро, смело... Так пусть за всё сердца у нас болят, чтоб у Назыма сердце не болело! |
1967 |