Владимир Соколов
1928-1997
На смерть друга
Когда я встретил Вл. Соколова,
он шёл порывисто, высоколобо,
и шляпа, тронутая снежком,
плыла над зимней улицей "Правды",
и выбивающиеся пряди
метель сбивала в мятежный ком.

Он по характеру был не мятежник.
Он выжил в заморозки, как подснежник.
Владелец пушкинских глаз прилежных
и пастернаковских ноздрей Фру-Фру,
он был поэтом сырых полениц
и нежных ботиков современниц,
его поэзии счастливых пленниц,
снежком похрапывающих поутру.

В метели, будто бы каравеллы,
скользили снежные королевны
и ускользали навек из рук,
и оставался с ним только Додик -
как рядом с парусником параходик,
дантист беззубый, последний друг.

Висели сталинские портреты,
зато какие были поэты!
О, как обчитывали мы все
друг друга пенящимися стихами
в Микишкин-холле, или в духане,
в курилке, или в парилке в бане,
в Тбилиси, Питере, Москве!

Рождались вместе все наши строчки,
а вот уходим поодиночке
в могилу с тайнами ремесла.
Но нам не место в траурной раме.
Непозволительно умиранье,
когда поэзия умерла.

На наши выстраданные роды
ушло так много сил у природы,
что обессилела потом она,
мысль забеременеть поэтом бросив.
Кто после нас был? Один Иосиф.
А остальные? Бродскоголосье -
милые люди или шпана.

Мы все - приёмыши Смелякова -
Жана Вальжана века такого,
который сам себе гэбист и зек.
Мы получили с лихвою славу,
всю, недоставшуюся Ярославу,
но с нами вместе и по праву
войдёт в безлагерный новый век.

Ещё воскреснет Россия, если
её поэзия в ней воскреснет.
Прощай, товарищ! Прости за то,
что тебя бросил среди разброда.
Теперь - ты Родина, ты - природа.
Тебя ждёт вечность, а с ней свобода,
и скажет Лермонтов тебе у входа:
"Вы меня поняли, как никто..."
25 янв 1997