На смерть друга |
---|
Когда я встретил Вл. Соколова, он шёл порывисто, высоколобо, и шляпа, тронутая снежком, плыла над зимней улицей "Правды", и выбивающиеся пряди метель сбивала в мятежный ком. Он по характеру был не мятежник. Он выжил в заморозки, как подснежник. Владелец пушкинских глаз прилежных и пастернаковских ноздрей Фру-Фру, он был поэтом сырых полениц и нежных ботиков современниц, его поэзии счастливых пленниц, снежком похрапывающих поутру. В метели, будто бы каравеллы, скользили снежные королевны и ускользали навек из рук, и оставался с ним только Додик - как рядом с парусником параходик, дантист беззубый, последний друг. Висели сталинские портреты, зато какие были поэты! О, как обчитывали мы все друг друга пенящимися стихами в Микишкин-холле, или в духане, в курилке, или в парилке в бане, в Тбилиси, Питере, Москве! Рождались вместе все наши строчки, а вот уходим поодиночке в могилу с тайнами ремесла. Но нам не место в траурной раме. Непозволительно умиранье, когда поэзия умерла. На наши выстраданные роды ушло так много сил у природы, что обессилела потом она, мысль забеременеть поэтом бросив. Кто после нас был? Один Иосиф. А остальные? Бродскоголосье - милые люди или шпана. Мы все - приёмыши Смелякова - Жана Вальжана века такого, который сам себе гэбист и зек. Мы получили с лихвою славу, всю, недоставшуюся Ярославу, но с нами вместе и по праву войдёт в безлагерный новый век. Ещё воскреснет Россия, если её поэзия в ней воскреснет. Прощай, товарищ! Прости за то, что тебя бросил среди разброда. Теперь - ты Родина, ты - природа. Тебя ждёт вечность, а с ней свобода, и скажет Лермонтов тебе у входа: "Вы меня поняли, как никто..." |
25 янв 1997 |