Булат Окуджава
1924-1997
Моя Булатиада
1. Эпоха петь нас подбивала...

Это стихотворение написано в 1971 году, а напечатано впервые лишь через 17 лет. Сейчас всем ясно, что Окуджава - классик русской поэзии, но тогда его обзывали пошляком, запрещали его концерты, отменяли его поездки за границу по причине неблагонадёжности. Но стихотворение это оказалось написанным наперёд. Что удивляет меня самого - через 26 лет после написания этого стихотворения мне не хочется менять ни одной запятой, как будто оно написано сейчас, под впечатлением потери Советского Союза - Атлантиды нашего детства и потери одного из лучших поэтов этой Атлантиды.

Евгений Евтушенко, 16 июня 1997.

Простая песенка Булата
всегда со мной.
Она ни в чём не виновата
перед страной.

Поставлю старенькую запись
и ощущу
к надеждам юношеским зависть
и загрущу.

Где в пыльных шлемах комиссары,
нет ничего,
и что-то в нас под корень самый
подсечено.

Всё изменилось - жизнь и люди,
любимой взгляд,
и лишь оскомина иллюзий
внутри, как яд.

Нас эта песенка будила,
открыв глаза.
Она по проволке ходила,
и даже - за.

Эпоха петь нас подбивала.
Толкая вспять.
Не запевалы-подпевалы
нужны опять.

Но ты, мой сын, в пыли архивов
иной Руси
найди тот голос, чуть охриплый,
и воскреси.

Он зазвучит из дальней дали
сквозь все пласты,
и ты пойми, как мы страдали,
и нас прости.
1971

2. Новый вариант Окуджавы
Так обращаюсь я к Богу,
строчку чуть-чуть изменя:
"Дай же ты всем понемногу
и позабудь про меня!"
3. Похороны Окуджавы
Столько б жизнь меня не ухудшала,
я из тех,
                в ком вечен Окуджава.
Отвергая жирную державность,
Худенькая совесть удержалась
Акробаткой-девочкой в стране
На гитарной тоненькой струне.
Попрощаться шел с тобой,
                                         Булат,
Весь в шестидесятниках Арбат.
Мы пионерлагерники.
Мы
      беглецы из крымской Колымы,
Той,
      где красногалстучных калек
У своих костров
                     ковал Артек.
Мы не стали копиями точненькими
Павлика
           не стали "будьготовчиками",
Не сгорели мы не тех кострах.
Мы -
           плеяда победивших страх,
Но у нас на лицах,
                               как овраги.
Отпечатки танков наших в Праге.

Шли семидесятники вослед -
В тюрьмах не пришлось им досидеться
До надежд прекрасных дессиденства -
Ни надежд,
                ни диссидентов нет.
Каждой новой власти не под стать
Те, кто помогли ей властью стать.

Шли семидесятницы-старушки,
До сих пор легендами не став,
А когда-то гордо шли в психушки
Девочками в беленьких носках.
Но и в лагеря к ним прилетала,
Утешая всё таки во сне,
Та гитара
                     с лямочкой,
                                         с верёвочкой,
Та гитара с песенкой-дюймовочкой
На покрытых инеем струне.

Шли восьмидесятники.
                                         Им всем
Выпала лишь вера в IBM,
Ибо верить больше было не во что,
Но всё та же худенькая девочка
Их не оставляла насовсем,
И, качаясь на струне Булата,
Верила во что-то виновато,
Чувствуя огромную страну,
Как свою огромную вину.

Шли они -
                     ни лирики,
                                         ни физики,
Первые идеалисты-бизники,
Прежде чем возникли бизнюки, -
В блейзерах Версаче слизняки.

Девятидесятников почти
Не было.
                     Слиняли.
                                         Не почли.
Им скушна тусовка при гробах.
Любящий стихи в их поколеньи
Редок,
           вроде дикого оленя
В дискотеке
                     с васильком в зубах.

Появилась новая свобода
Неприхода
Молодых на похороны тех,
Кто свободу добывал для всех.
Сладкая свобода нечитанья
Перешла в ленцу непочитанья,
Даже в похоронную ленцу.
Неужели поколенью наших
Отпрысков,
                очередей не знавших,
Очередь у гроба не к лицу?

Ну а если вдруг умрёт страна?
А надежда-девочка?
                               Струна?

Впрочем,
                при потере поколения
В будущем верней возможность гения.
И притихший кроха-девяностик,
Розовый, как поросячий хвостик,
На Арбат смотрел, как на Лицей,
Поднят над стотысячной толпою
Над усталым веком, над собою
Бабушкой-шестидесятницей.

Нет, не бессловесный гимн державы -
Она пела песни Окуджавы
Потихоньку внуку своему,
И поверх попсовщины бездарной
На струне гитарной, легендарной
Девочка-надежда шла к нему.

Научили горькие уроки -
Есть в своём отечестве пророки.
Смелость их берёт все города, -
Правда, запоздало иногда.
Как же я в России разуверюсь,
Если в ней поруганная ересь
Классикой становится всегда?

Поколенья целого потерю
В поколеньях возместит иных
Твой, Россия, вечный, млечный стих.
В девятидесятников не верю
Верю в девяностиков твоих!
июнь-июль 1997

4. Ватник Булата
А Булат носил рабочий ватник,
весь прожженный пеплом сигарет.
В подмосковных соснах, в лунных пятнах
плыл колымский черный силуэт.

Не сидевший никогда в Гулаге,
но за все в ответе до конца,
ночью он бродил не как гуляки,
а как будто тень его отца.

Ватник, как Булат, был сам немолод, -
штопки, перекройки позади -
номер был с него не то что спорот -
просто, не прижился на груди.

Слава Богу, есть у нас в России,
с лже-Россией дух не примирив,
люди до сих пор неномерные -
между добровольно номерных.

Млаты снова выкуют Булатов.
В домике твоем не зря, Булат,
как десятки крошечных набатов
ночью колокольчики звенят.

Я однажды мерз, вконец раскиснув.
Ватник спрыгнул сам с гвоздя опять.
Ватник сам в руках вдовы раскрылся,
будто сам хотел меня обнять.

И сурово повелела Оля,
больше командирша, чем вдова:
"Я тебе замерзнуть не позволю.
Ну-ка быстро руки в рукава!"

И теплом Булата я согрелся,
дышащим кедровою корой,
запахом сибирских шпал и рельсов,
и мангалом где-то над Курой.

Почему мне жизни маловато
Почему еще я не зачах?
Ватник не кого-нибудь - Булата
на моих плечах.