Николай Некрасов
1821-1877
Ночлежка
И.Рудяку
Ночлежка ты, ночлежка,
о чем средь лютой тьмы
скрипишь ты, как тележка,
набитая людьми?

Ты вся в грязи, как в тесте.
Ты - храм, где правит вошь.
Хотя стоишь на месте,
сама, как вошь, ползешь.

И ты под крик и ругань,
как будто бы с горы,
еще чуть-чуть - и рухнешь
в страну Тартарары.

А там живут не принцы -
одни цари подряд,
и все тартараринцы
по-русски говорят.

Ночлежки вы, ночлежки,
кунсткамеры Петра,
вы - горькие насмешки,
а после вас - петля.

Убьют или посадят:
на выбор две беды.
"Зато у нас писатель!" -
в ночлежке все горды.

Здесь тараканы с квасом,
но от души зато.
Фамилии Некрасов
не слыхивал никто.

Он был взрослее взрослых,
в столице отощав,
подросток-переросток
в мучительных прыщах.

Откуда он, синюшный,
худущий, как скелет?
Где отморозил уши,
прозрачные на свет?

Отец его - помещик.
Сын стал отцу немил,
был вроде как помешан -
помещиков клеймил.

Готовый хоть на плаху,
неведомый пока,
он был за неуплату
в ночь изгнан с чердака.

И он поплелся, бедный,
валясь в метели с ног,
туда, где всадник медный
был тоже одинок.

И вьюнош под копыта
приткнулся, не скуля,
и задремал забыто
в ногах у скакуна.

Ладонь, как разломилась,
и вместо медяка
в нее легла, как милость,
грязнущая,
худущая,
промерзшая, но ждущая,
и все-таки теплущая рука.

Не меценат придворный, -
полштофа предложив,
возник слепец притворный
и подмигнул: "Ты жив?"

Так преподав науку
спасаться хоть в чуму,
как подаянье, руку
дал нищий - нищему.

Был тот веселый нищий
клопами закален,
и для поэта нишей
ночлежку сделал он.

В ней примостясь неловко,
поэт писал внапряг,
что просят, под диктовку
неграмотных бродяг.

Но повод был прекрасный
все боли изболеть.
Не может быть напрасной
любая исповедь.

"Я - бывший коробейник.
В карманах ветр гудёт,
и даже воробей в них
ни крошки не найдет.
Я задаю с укором
властям вопрос простой:
Россия - полный короб,
но почему пустой?
При нашей русской дреме,
при нашем воровстве
нам не царя на троне -
царя бы в голове!"

"Ах, Коля Алексеевич,
я принесла вам семечек -
их жарила сама.
Для чувства очень бурного
прошу у вас амурного,
культурного письма..."

"Я - беглый. Из острога...
Засужен слишком строго -
Бог знает почему...
Сынок, где адрес Бога,
чтоб написать ему?" -
"Отец, там писем залежь..." -
"Так что ж, я зря убег?" -

"Не знаю". - "Что ж ты знаешь?" -
"А то, что я не Бог".

Лишь здесь дошло до Коли,
что в исповедях тех
одно словцо "Доколе?"
встречалось чаще всех.
Кнуты, потом дреколья -
двуликая беда.
О, русское "Доколе",
ты - наше "Навсегда".

В частушках, колыбельных
на всё искал ответ
всех болей коробейник,
ночлежки той поэт...
Натреплют, кто бездарен,
что был он врать мастак,
что был картежник, барин...
Всё так, и всё не так...

Нет высших или низших,
пока во все века
есть милостыня нищих -
грязнущая,
худущая,
уж ничего не ждущая
и все-таки теплущая рука.

Россия, мать-ночлежка,
куда по ямам дней
ты катишь, как тележка?
Слепцам оно видней.

Всё вновь не в лад, некстати.
Где справедливость, честь?
Зато всегда писатель,
ну, хоть один, да есть.
11 февраля - 11 марта 2003