Пожарник в Кижах
Тот,
      кто Кижи чуть не выжег,
стал сейчас
                  пожарным в Кижах.
Он,
      районный полководец,
был не то что Герострат,
но противник богородиц,
не рожавших октябрят.
Он,
      поклонник шахт и домен,
разрушитель-атеист,
был не то что слишком темен,
да вот разумом тенист.
Он при Сталине был сокол
и при Брежневе -
                              орёл.
Сколько он голов раскокал,
а себе -
            не приобрёл.
И когда он ездил мимо,
злила церковь без гвоздя
тем, что так непредставима,
как держава без вождя.
Мирового-то пожара
почему-то не стряслось.
Сжечь взамен земного шара
хоть бы церковь удалось!
Как-то речью керосинной
полыхнул он перед ней:
"Чем религия красивей,
тем, товарищи, вредней.
В наши доменные печи
бросим к прошлому мосты!
Сохранять нам Кижи неча!
Сжечь за вредность красоты!"
Чем ему мешали Кижи?
Что на вечность взъелся он?
Он бы сжег Нотр-Дам в Париже,
если б там -
                  его район.
Погорел он.
                  Вышло боком.
Сам себя он водкой сжег,
замахнувшийся на бога
доморощенный божок.
Есть на свете
                        люди-уши,
что торчком намека ждут.
Надо задушить -
                              задушат,
надо потушить -
                              потушат,
а поджечь -
                        так подожгут.
И его приткнули в Кижи -
быть к тушителю поближе,
чтоб гляделся
                        как тушитель
бывший ревностный душитель.
Вот какая чертовщина
в перестройке под шумок.
Если нет для чина -
                                    чина,
то придумают чинок.
На курящих мрачно щерясь,
тайно курит он в рукав,
Герострат-невоплощенец,
несгораемый, как шкаф.
Золотую свою каску
носит истово,
                        всерьез...
Нам бы нашенского Кафку
для таких метаморфоз!
Превращения так милы:
от вчерашнего громилы
до спасителя Руси...
Пе-ре-стро-ил-си!
Господи,
            ты дай нам силы -
от "спасителей" спаси!
Ах, какие мы разини!
Все горит у нас подряд,
а губители России
несгораемо горят.
Их жалеют,
                  нежат,
                              холят,
им вручают костыли,
и в пожарники выходят
те,
      что нас почти сожгли.
Вновь идеями он брызжет,
учит вновь, как надо жить:
"Как спасти сегодня Кижи?
По кресты доской обшить!"
Как он горд культурой русской,
но, выпячивая грудь,
любит с церковью-старушкой
в кошки-мышки игрануть.
Он, чинарик свой зловеще
в церковь бросив, словно бес,
ждет, что роботы захлещут,
шланги взяв наперевес.
С автоматикою - хаос
несусветный начался.
Раньше церковь рассыхалась.
Размокает нынче вся.
Что же будет,
                  если вскоре
он узреет, на беду,
в православнейшем узоре
сионистскую звезду?
Он готов и шлангом хрястнуть,
и опять упечь в ГУЛАГ:
"Я бы...
            всю бы...
                        вашу гласность..."
И с тоской хрустит кулак.
При дежурстве Герострата
охранительство -
                              подлог,
и с подложного набата
начинается поджог.
1987