Псё
Я тысячи жизней прожил,
а, кажется, только вчера
я слышал:
                  "У, чёртова прожить...",
"У, чертова немчура!"
И это был не Куняев,
а в пах мне вонзавший мыски
пахан электричек, трамваев
по кличке Сосо -
                              из хозяев
блатной безотцовой Москвы.
А был он совсем не грузином,
но в хромах скрипуче ходя,
он с форсом невообразимым
играл в дворового вождя.
А был он вообще-то шестёркой
на стрёме у главных тузов,
но славился лексикой тонкой:
"Ща вмажу промежду глазов!"
Он смел перед всею Европой
к нацгордости нас приучать
и Пушкину:
                  "У, черножопый!",
наверно, бы мог прорычать.
Но друг мой, по прозвищу Чина,
в подвальной пещере
                                    его
уделал при помощи дрына,
гвоздями ощерённого.
И, ткнув сапогом его тушу,
он сплюнул:
                  "Спи, бедный Сосо..."
и выдал за милую душу
фиксато-брезгливое:
                                    "Псё..."

Я тысячи жизней прожил,
но не был пахан или вождь.
Был самый грешнейший в прошлом
и был, как грибнейший дождь.

А после -
                  хулимо-хвалимой
поэты,
            как боровички,
пошли,
            прикрывая хвоинками
младенчиские роднички...

Я не предъявляю к оплате
мной вспомненные времена,
но зависть,
                  как будто проклятье,
преследовала меня.
И где наше прежнее братство,
где наше арбатство,
                                    булатство?

Со славой нам не разобраться.
На всех она общая кость.
Как нам друг до друга добраться
сквозь жадность,
                  сквозь ревнивость и злость?
Куда же мы все подевались,
за что это дьявольский сглаз?
Когда-то мы не продавались -
так что же купило всех нас?
Нас порознь рассыпало встряхом.
Мы куплены ни за что
нам прежде неведомым страхом,
что вдруг нас не купит никто.
Сны мучают вновь -
                                    с вертухаями
и лаями лагерных псов.
Казалось -
                  мы неразрываемы,
а нас разодрали,
                              и псё...
Скажи,
            в чём сокрыта причина
разодранности такой,
мой кореш спасительный -
                                                Чина,
и злоба, и зависть -
                                    на кой?
Голодные и забитые
мы не были баловни мам,
и мы никому не завидовали -
за это завидуют нам.
Твой дом сожгли на Валдае.
Спалили в Абхазии мой.
Отечества пепел глотая,
вернулись мы в дружбу -
                                          домой.

Я тысячи жизней прожил,
но улица есть одна,
мне памятнее всех прочих -
Матросская Тишина.
Здесь матери,
                        жёны,
                                    дочери
в снегу, словно в белой тьме,
стояли,
            построившись в очередь,
к набитой родными тюрьме.
Мы с мамой,
                        смерзаясь в камень,
среди молодух и старух
стояли с двумя узелками
для дедушек -
                        тоже двух.
Мы в очередь горя впаялись.
Мужчины прийти сюда,
наверное, просто боялись,
но женщины - никогда.

Где ягодки,
                  где цветочки?
Но ставят кровавые точки
на карте России
                        "заточки".
Подносят малышке-таджичке
к груди зажигалки и спички,
а матери-африканки
детей собирают останки
на Невке и на Дону,
как будто с Толстым,
                                    Достоевским,
а больше, наверное, не с кем,
ведут их потомки войну.

И спрашивает меня Чина:
"Что наше лицо?
                        Что личина?"

Так что,
            вроде Русского Яра
нужна ещё больше беда,
чтоб нас ещё больше спаяла?
Ведь это же не навсегда...

А где тот пропавший япончик,
зарезанный за телефончик?
Сиял:
            "Как у вас холосо!"
Добавляю я после обзора:
"Не хватит ли нам позора?
Стыдились бы женщин...
Псё!"
2004