Над рекой Двина в леске люди вечером в тоске. Тут собранья популярны, а не то что там - в Москве. В клубе, жарком, словно баня, раньше бывшем церковью, подоконники сгибали бабы многоцентнерно. Восседали старики с хитрецой подзудной, звероловы, рыбаки, да и я, приблудный. Ребятишки - все в репьях - на полу иссоплились. Слух прошёл - один крупняк должен быть из области. Шесть пробило. Семь пробило... Крупняка не видно было. Головы качались, семечки кончались. Обрастали потом лбы,- веничков бы в зал! "Мне по надобности бы",- кто-то робко встал. Председатель дрогнул аж,- что за несознательность! "С Центра едут, понимать? Ну, а ты - про надобность". Что поделать - важный чин! Сел мужик, попятясь. Воздух был не без причин многоароматист. И пускали табаки в этот воздух трудный звероловы, рыбаки, да и я, приблудный. Но к восьми из тёмной чащи прозвучал руководяще приближавшийся клпксон. Стало ясно - это он. И явился,брови хмуря, сам - всех прочих во главе. Габардин во псой фигуро и велюр - на голове. Двое, с ним прибывших, юрко путь ему прокладывали, а сквозь дыры в штукатурке ангелы подглядывали. Шёл, кивая наобумно (вроде даже подобрел), а завидевши трибуну, совершенно пободрел. Встал в неё,- грудя навынос! - об неё располовинясь, и на край - крутой кулак. Стало ясно - да, крупняк. И пошёл он вдруг метаться, всех куда-то звать пытаться. И минут через пятнадцать после всех его атак стало ясно - да, мастак. Он гремел на самовзводе о пушнине, рыбе, меде, ржи, пшенице, огороде. Брал собранье в оборот: "Надо думать о народе!" - позабыв, что здесь - народ. А щербатый рыбачишка, доставая табачишко под словесный этот вихрь, пробурчал мне: "Знаем их! Понимает он в пшенице, как полено - в пояснице, в рыбе - разве как в закуске, и в гусях - как брать за гузки, в огороде - как в народе, ну, а в нём - как в огороде! А потом небось банкетик, рыбки свеженькой пакетик, шкурки беличьи жене... В общем, будет всё - вполне. Что слова? - туман и сумрак для затмения людей". Самокрутку в зубы сунул и как сплюнул: "Прохиндей". Ночь уже была, когда вышли мы из клуба. Сквозь гуетой туман стада чуть мычали с луга. Было тихо. Было чисто. Много звёзд, ветвей, теней... Но спросил я рыбачишку: "Что такое прохиндей?" А щербатый рыбачишка вновь полез по табачишко: "Неужели не слыхал? Аль не сеял, не пахал? Кто кричит нам про идеи, про народ, а сам на деле враг трудящихся людей - это значит прохиндей. Прохиндеи эти, брат, для народа не творят и не действуют, а затменно говорят - прохиндействуют". Над рекой Двина в леске я бродил всю ночь в тоске. Непонятно было многое и понятней, чем в Москве. Я набрел на сельсовет. Там собрался местный "свет". В честь большого прохиндея прохиндейский шел банкет. В окна слышалась перцовка, поросенок соус-хрен... В «газик» плюхнулась персона, и создался сразу крен. Следом нес какой-то пькетик рыбки свеженькой пакетик, шкурки беличьи жене... В общем, было всё - вполне. И умчалось шпарить речи, проводить с народом встречи и мурыжить всех людей существо нечеловечье, в просторечье - "прохиндей". |
1965 |