Всех бывших забегаловок пророк, пить нынче переставший нам на горе, он стал ерошить русофильский кок, в меня вцепившись где-то в коридоре. То он просил помочь с его мочой по части медицинского ухода, то бормотал: "Порой ты вроде свой и вдруг - не свой... Аж задушить охота". "Ты что - с ума сошёл?" - "Кто - я? Ни-ни... Другие так же думают, но втайне. А у меня - наружу всё... Цени! И телефончик доктора-то дай мне!" Я дал, и на меня он вновь полез, а я подумал: что ему я дался? - пока я наконец не догадался, какая извела его болезнь. Он влез в литературу на фу-фу. Я знал, хотя и соблюдал молчанье, его секрет - его "скелет в шкафу", как любят выражаться англичане. И он взбесился, он лишился сна, из подзаборных пьяниц жалкий барин, лишь потому, что мне давно ясна общественная тайна - он бездарен. А жаль его. Не вор, не спекулянт. Порою в нём под скоморошьим скотством попискивал малюсенький талант, но был раздавлен дутым патриотством. Пока он тряс в припадке головой и дергался, объятый жаждой мести, подумал я: "Трактирный половой". Потом перерешил: "Нет - много чести". Зачем, на что ему вся эта месть - температура, учащенье пульса? Он закричал: "Ты знаешь, кто ты есть?" Побагровел, закашлялся, запнулся. Лишь нечто, наподобье булькоты, из горла вырывалось: "Ты... ты... ты..." Он задыхался, свой язык жуя. В его зрачках плясал животный ужас. Тогда и я подумал: "Кто же я?" - и не нашёл ответа, улыбнувшись. |
1981 |