И не было поцелуя, а только почти поцелуй, давно, в моей юности бывшей, у бывшего нашего моря, на теплом от солнца дневного почти синеватом песке, и даже не сами губы, а лишь на губах шелушинки друг друга коснулись на миг, и выроненная папироса с почти что не женским прикусом мерцала, как "цицинателла", у маленьких смуглых ступней. И было почти объятье, но, неожиданно вздрогнув, рука моя вдруг наткнулась на влажную косточку вишни, прилипшую к позвонку, и это мне показалось предупрежденьем природы, что я не имею права в любовь превращать, - и только - то, что сильнее любви. И лучшая женщина мира - курильщица, умница, живчик, мать, бабушка, книгоедка, кормилица вдов, диссидентов и литературных птенцов, мой самый великий читатель и самый великий мой друг - лицом от лица уклоняясь и отодвигаясь всем телом, решенье приняв на себя, сказала мне громко, но тихо: "А, знаете, уже поздно...", и эти слова столкнули с ее шелушинок на землю мой поздний - почти поцелуй. Действительно, было поздно. Мы слишком друг друга знали. Мы слишком дружили домами. Мы слишком любили друг друга - Настолько слишком, что это ни дружба была, ни любовь, ни женская, ни мужская, а нечто другое, что больше, чем женщина и мужчина, а больше этого больше, наверное, нет ничего. Всегда мы на "Вы" говорили. На "Ты" у нас так и не вышло, и так и не выросла вишня из косточки на песке. Но что-то из нас вырастает - мы выросли все друг из друга, и новые поколенья проклевываются в нас. Мне вас не хватает, как жизни, а жизни на всех не хватает. Я к вам прихожу на могилу, когда и не прихожу. Вам Черное море не снится? Я все еще там, на границе пленительно строгого "Вы", и вкапываю по старинке, как столб пограничный прозрачный, во влажный тот берег пляжный бутылку с гульрипшским вином, и пахнет оно земляникой, и жизнью, случайно великой, а может быть, и оттого, что были у нас наши тайны, которые не случайны, как тайна почти поцелуя, и безымянного чувства, сильнее, чем только любовь. |
1 июля 1996 Дельрэй |