Был день как день - всех прочих не страшней, а на Кузнецком, в сдавленной печали, за пазухою книжных торгашей зажато мысли гениев торчали. Одна из мыслей, видя, что вокруг на корешки, а не на мысли падки, скользнула на асфальт из липких рук по красненькому хвостику закладки. Мысль гения по городу брела непризнанной актрисой вне театра и безработно видела: творятся отнюдь не гениальные дела. Срывая молотком на пальцах злость, похмельный плотник с щепками на шапке вколачивал полдня все тот же гвоздь, фатально попадая мимо шляпки. "Я пригожусь тебе..." - шепнула мысль в заросшее тайгою рыжей ухо, а он лениво пробупчал: "Уймись. Не мысли мне нужны, а бормотуха". Мысль вздрогнула - лежала пара ног под "Жигулями" в центре мирозданья. Тревожно мыслшь подумала: "Раздавлен?", спросив на всякий случай: "Жив, сынок?" Сынок был жив. Он с гаечным ключом зашевелился - правда, лишь отчасти. "Я - мысль..." "И что? А я-то тут при чём? Все ваши мысли - на хрен! Где запчасти?" Мысль шла и шла, устало семеня и подчинясь безропотно мыслишкам: "Я не нужна. Пугаются меня, я, видно, непричёсанная слишком". Решила мысль вести себя с умом, прихорошиться, выбросить обноски и просочилась в пыточный салон под псевдонимом "Модные причёски". Там женщины - совсем в чужих руках оставив свои головы рисково - сидели в космонавтских колпаках, ни дать ни взять сплошные Терешковы. Шёл от включённых фенов тихий вой, и что-то инфернально клокотало. Взмыл женский бас: "Над этой головой нам надо потрудиться капитально". И ножницы защёлкали не в лад, как будто клюв какой-то хищной птицы, и полетели волосы подряд, да так, что можно ими подавиться. Мысль не могла прийти в себя никак, ни шевельнуть ногой, ни пальцем двинуть. Когда её пихали под колпак, подумала с тоской: "А вдруг не вынут?" Но - вынули, и тот же сочный бас, такой, что на часах скакнули стрелки, воскликнул: "Не причёска, а Кавказ! Сваяла, как моей подружке - Стрелке!" С опаской мысль взглянула на себя и не узнала - нечто вроде торта на голове её сидело гордо, любой намёк на мысли погреби. Мысль забрела в какой-то чахлый сквер и о себе подумала: "Я - дура", но вдруг раздался окрик: "Руки вверх!" - и сквозь кустарник высунулось дуло. Заполучивший жертву наконец в своих родимых джунглях за Арбатом, стоял невинноглазый сорванец с детмировским смазливым автоматом. "Я, мальчик, мысль... В меня стрелять нельзя..." Он, козырнув ладонью на отлёте, спросил, приклад в раздумий грызя: "А вы - какая мысль? Скажите, тётя!" И мысль, прической задевая высь, торт надо лбом качая неумело, заклинилась, запнулась, онемела, вдруг позабыв, какая она, мысль. Мальчишка ждал, мальчишка грыз приклад, от предвкушенья страшной тайны съежась, но в голове - лишь парфюмерный чад и щёлканье проклятых этих ножниц. Посередине бела дня в Москве мысль гения так ловко обокрали, как будто всё, что было в голове, совместно с головою обкорнали. И невозможно подыскать слова, и стыдно поглядеть в глаза ребёнку, когда по доброй воле голова острижена под общую гребёнку. Покуда мыслят наши мудрецы, уже по всем причесочным салонам колдуют завивальные щипцы, и там, где мысль, всегда разит палёным. Сказала мысль: "Мальчишка, ты шустер, но все же не забудь про осторожность. За каждый твой зализ или вихор держись, мальчишка. Опасайся ножниц. Мальчишка, ты, как я, не осрамись. Причёсанная мысль - уже мыслишка. Я - мысль из бывших, то есть я не мысль. Мне нечего сказать. Стреляй, мальчишка". |
1982 |