Нас на шхуне двадцать восемь душ. Мы на двадцать восемь делим куш, а добычи нету - держим шик и на двадцать восемь делим пшик. Только между нами, кореша, есть одна особая душа. Рассказал нам знающий еврей: парень был в охране лагерей. Среди нас ни бога, ни судьи. Он теперь матрос второй статьи. Так же, как и мы, белуху бьёт. Так же, как и мы, бывает, пьёт. Как и все, имеет сундучок, где носки, бельишко, табачок, но у Пьехи - миль пардон! - Эдит по игле в любом глазу сидит. Шутка с фотографией странна, даже жутковатенька она. Но ведь не живая, а портрет. Как ни уколи, а боли нет. Может, парень и не виноват. Просто дали в руки автомат, вот он там на вышке и стоял и, быть может, даже не стрелял. А быть может, он исподтишка хлеб совал упавшему ЗК, не пуская в дело свой приклад... И такие были, говорят. Кто узнает - как он там служил... Вроде бы наград не заслужил, но чертой невидимою он от команды нашей отделен. Как-то были мы навеселе, но а он стаканом на столе вдруг накрыл беднягу прусака, усмехнувшись криво: "Стой, ЗК!" Приподнялся над столом стакан. Побежал счастливый таракан. Но стакан был цепок - не зевал,- он то отпускал, то накрывал. Парень тем стаканом - хлоп да хлоп! - так, что вдруг прошел по всем озноб, и, прервав нечистый странный смех, вырвал у него стакан стармех. Парень заюлил и зашустрил: "Что вы, братцы... Я же так, шутил..." Но молчали хмуро кореша. Что сказать? Особая душа... |
1964 |