Я не пенкосниматель. Я с детства - смешной обниматель: обнимал я и маму, и бабушек - троицу-богоматерь. Обнимал своих дедушек в тридцать седьмом при аресте, когда их увозили с моими слезами на лацканах вместе. Обнимал я отца, от которого пахло духами не мамиными, и наследство его приумножил грехами немаленькими. Но когда обнимаю я женщину, снова краснею, ибо, как в первый раз, я не знаю, что делать мне с нею. Я себе напридумывал много дурацких занятий. У жены тоже заняты руки. Ей не до объятий. Но недавно, разгвазданный вздрызг сам собою в запарке, еле плёлся я в парке, не в силах бежать, как верблюд в зоопарке. И какое-то нечто толкнуло меня к вековечному дубу, и ему я по-детски шепнул что-то вроде: "Я больше не буду... Моё сердце ослабло на треть, но оно ведь ещё не пустое. Но позволь мне пока умереть... Я ещё умереть недостоин!" |
И я, майку задрав, сердцем вжался в извилины мудрой коры и в царапающую шероховатость, и в морщины, могуче добры, внутрь вобрали мою виноватость. Мне вошло что-то внутрь, и мгновенно исчезла отдышка. Стал я - собственный внук. Стал - обнявшийся с жизнью мальчишка. Я навек обниматель опять! Мне, избавленному от старенья, есть всегда, что обнять. Ну хотя бы деревья! Я к любви продираюсь, как будто в тумане, сквозь непониманье, сквозь обман на обмане безлобье и безобниманье. |
Обнимаю деревья, как всех неразлюбленных мною любимых. Обнимаю деревья, как будто друзей моих невозратимых. Обнимаю деревья, как будто врачей, принимавших детей моих роды, а теперь принимающих новые роды меня! Обнимаю все в мире народы! Обнимаю сибирские сосны, платаны, секвойи и баобабы. Ты с другой стороны обнимать их, наверно, смогла бы, чтоб сомкнули мы руки, а в этом такая свобода! - чтобы знать мы не знали, где мы - где природа. |
2001 |