Любовь моя — разрушенная церковь над мутною рекой воспоминаний у кладбища с крестами жестяными и звездами фанерными над прахом безвременно скончавшихся надежд. Я фрески реставрирую со страхом, что слишком поздно занялся я ими — нас лишь руины делают гуманней, и только время выявляет ценность разрушенного волею невежд. Отсыревают ангелы в полете, и крылья их валяются по свалкам. Взамен рисуют жирные сердечки. Неужто же как символ жизни нашей поверх картины Страшного суда останется: «Здесь были Миша с Машей»? Неужто же картошка и сардельки, здесь развалясь в самодовольстве жалком, заменят людям бога навсегда? Твержу: я — бог, а думаю — искусство. Ведь это же искусство поднимало когда-то нас, косматых, с четверенек и не даёт нам вновь покрыться шерстью и вновь на четвереньках скок-поскок, и горько видеть мне, скажу по чести, как в церкви мой косматый современник, не омрачась косматостью нимало, так намазюкал: "Нету бога. Скучно". Эх, дурень, церковь есть, и в этом бог. Она плывёт красою безмятежной из творога не то, не то из снега, немстительная, как царевна-лебедь, и сырной пасхoй на столе народа сияет, забывает о хамье. Ну а когда хорошая погода, река, как будто тайный мой коллега, снимает с церкви копию, и светят две церкви, словно складень белоснежный,- одна в воде, другая на холме. Забвение не лучше оскорбленья. Распрыгались сегодня, словно блохи, не богомазы, а богозамазы. Сейчас нужней не пустобрех-оратор, кричащий о защите старины, а нежный и бесстрашный реставратор, кто смоет бренность надписей убогих и кто, поняв, что в этом искупленье, вернёт стране сокровища страны. Зиянье обращаю я в сиянье, и возвращаю я Победоносцу коня, копьё, чтоб дотоптал он змия. Себе глаза замазывать не буду, а очищаю господу глаза, чтоб увидал предателя Иуду, которого - простите, люди злые! - подсовременил я,- и вот с доносцем уже бежит, узрев мои деянья, кладбищенского сторожа коза. Когда я пью, я становлюсь косматым, но не судите, люди, слишком строго — ведь в церкви сразу шерсть с меня спадает, лишь часть моей косматости на кисти дрожит, напоминая о грехах. Отчистить вечность — как себя отчистить, и мой раствор всю грязь с души смывает, и кисть моя вам возвращает бога, и мой пацан — не чей то — благим матом орёт у богоматери в руках... |
1968 |