Монолог реставратора
Любовь моя — разрушенная церковь
над мутною рекой воспоминаний
у кладбища с крестами жестяными
и звездами фанерными над прахом
безвременно скончавшихся надежд.
Я фрески реставрирую со страхом,
что слишком поздно занялся я ими —
нас лишь руины делают гуманней,
и только время выявляет ценность
разрушенного волею невежд.

Отсыревают ангелы в полете,
и крылья их валяются по свалкам.
Взамен рисуют жирные сердечки.
Неужто же как символ жизни нашей
поверх картины Страшного суда
останется: «Здесь были Миша с Машей»?
Неужто же картошка и сардельки,
здесь развалясь в самодовольстве жалком,
заменят людям бога навсегда?

Твержу: я — бог, а думаю — искусство.
Ведь это же искусство поднимало
когда-то нас, косматых, с четверенек
и не даёт нам вновь покрыться шерстью
и вновь на четвереньках скок-поскок,
и горько видеть мне, скажу по чести,
как в церкви мой косматый современник,
не омрачась косматостью нимало,
так намазюкал: "Нету бога. Скучно".

Эх, дурень, церковь есть, и в этом бог.
Она плывёт красою безмятежной
из творога не то, не то из снега,
немстительная, как царевна-лебедь,
и сырной пасхoй на столе народа
сияет, забывает о хамье.
Ну а когда хорошая погода,
река, как будто тайный мой коллега,
снимает с церкви копию, и светят
две церкви, словно складень белоснежный,-
одна в воде, другая на холме.

Забвение не лучше оскорбленья.
Распрыгались сегодня, словно блохи,
не богомазы, а богозамазы.
Сейчас нужней не пустобрех-оратор,
кричащий о защите старины,
а нежный и бесстрашный реставратор,
кто смоет бренность надписей убогих
и кто, поняв, что в этом искупленье,
вернёт стране сокровища страны.

Зиянье обращаю я в сиянье,
и возвращаю я Победоносцу
коня, копьё, чтоб дотоптал он змия.
Себе глаза замазывать не буду,
а очищаю господу глаза,
чтоб увидал предателя Иуду,
которого - простите, люди злые! -
подсовременил я,- и вот с доносцем
уже бежит, узрев мои деянья,
кладбищенского сторожа коза.

Когда я пью, я становлюсь косматым,
но не судите, люди, слишком строго —
ведь в церкви сразу шерсть с меня спадает,
лишь часть моей косматости на кисти
дрожит, напоминая о грехах.
Отчистить вечность — как себя отчистить,
и мой раствор всю грязь с души смывает,
и кисть моя вам возвращает бога,
и мой пацан — не чей то — благим матом
орёт у богоматери в руках...
1968