|
Мы плыли по Лене вечерней. Ласкались, покоя полна, с тишайшей любовью дочерней о берег угрюмый она. И всплески то справа, то слева пленяли своей чистотой, как мягкая сила припева в какой-нибудь песне простой. И с привкусом свежего снега, как жизни сокрытая суть, знобящая прелесть побега ломила нам зубы чуть-чуть. Но карта в руках капитана шуршала, протёрта насквозь, и что-то ему прошептала, что тягостно в нём отдалось. И нам суховато, негромко сказал капитан, омрачась: "У мыса Могила Ребёнка мы с вами проходим сейчас". Есть вне телефоного ига со всем человечеством связь. Шуршащая медленность мига тревожность звонком прервалась. Как в мире нет мира второго, счастливым побегам - не быть. Несчастия мира - то провод, который нельзя отрубить. И что-то встало у горла, такое, о чём не сказать,- ведь слово "ребёнок" - так горько со словом "могила" связать. Я думал о всех погребённых, о всем, погребённом во всех. Любовь - это тоже ребёнок. Его закопать - это грех. Но дважды был заступ мой всажен под поздние слёзы мои, и кто не выкапывал сам же могилу своей же любви? И даже без слёз неутешных - привычка уже, чёрт возьми! - мы ставим кресты на надеждах, как будто кресты над детьми. Так старит проклятая гонка, тщеславия суетный пыл, и каждый - могила ребёнка, которым когда-то он был. Мы плыли вдоль этого мыса, вдоль мрачных скалистых громад, как вдоль обнажённого смысла своих невозвратных урат. И каждый был горько наказан за всё, что схоронено им, и крошечный колокол в каждом звонил по нему и другим... |
| 1970 |
Источники:
- 1971 - Я сибирской породы. Восточно-сибирское издательство.
