Кузнецкий мост
Маленькая поэма
 
1
Был Кузнецкий мост
                              спекулянт,
                                          прохвост.
Сразу после войны у Кузнецкого,
у напёрсточника советского,
ни осталось не великосветского,
ни ямщицкого
                        ни купецкого.
Да и я лет в четырнадцать не был прост -
выручал меня, првда, мой дылдин рост,
но во мне было мало детского -
больше риска шпаны молодецкого.
Не скажу, что был гол, -
                                          жмых глотал и глагол.
Я дрова за дрова
                        у соседей колол.
Стал Кузнецкий любимой из всех моих школ.
Я в барыги особенные пошёл -
это книжные были барыги.
Открывался мне полуподпольнейший пласт -
Гумилёв и Кузмин
                              и неведомый Пяст.
Для мильтонов я был странновато грудаст,
ибо прятал за пазухой книги,
тёжеленные, словно вериги.
Торговал я Уилки Коллинзом -
"Лунный камень" тогда шёл на ять,
да и Южным и Северным полюсом
я вполне бы сумел промышлять.
Но однажды какой-то запуганный хмырь
подошёл, озираясь,
                                    (как будто в Сибирь
упекут его,
                  если разыщут),
хрипанул мне сквозь шарф,
водку в душу вдышав:
"Есть Есенин...
                        Возьмёшь сразу тыщу?"

Я нашёл пацанёнка
                                    со мной одних лет
под весёленькой кличкой подпольной: "Шкилет".
У него было трое сестрёнок,
и он был до прозрачности тонок -
сквозь него хоть газеты читай -
про нью-йоркских бродяг
                        и проснувшийся красный Китай.
Со Шкилетом мы быстро за дело взялись -
за часок разгрузили облупленный "ЗИС".
В чердаке знаменитого Дома Моделей
книжки спрятали мы от метелей,
и предстал перед нами,
                                    подростками,
однотомничек тощий с берёзками.
От Есенина руки побаливали,
но себя мы стихами побаловали.
Торговали мы громко,
                                    милицию озадачив,
и читали зазывно стихи
                                    и для нас,
                                                и для всех:
"Покатились глаза собачьи
Золотыми звёздами в снег".
Посиневший Шкилет,
никакой не поэт,
позабыл свою книготорговлю
и, светясь, будто в сельской церковке свеча,
исполнял эту книжку, распевно мыча,
как рязанскую песню коровью.
И запахло зелёными выпасами
на Кузнецком среди зимы.
Все шептались:
                        "Есенина выпустили...",
словно выпущен он из тюрьмы.

Я,
      страницу открыв наудачу,
так читал,
                  будто тоже сидел вместе с ним:
"Не жалею, не зову, не плачу.
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым".

Но как вдруг
                        из надышенного тумана -
пронеси меня Господи! -
                                                мама.
 
2
В день двадцатых её именин,
                              в пору давнюю, золотую,
конкурс самых красивых Зин
                              она выиграла вчистую.
Мой отец был чуть-чуть виноват.
                              Мать на дверь показала гордо.
Стала петь на войне для солдат.
                              Соловьиное было горло.
Потихоньку слинял муж второй.
                              А потом покинул и голос.
За меня с моей крошкой-сестрой
                              одиноко она боролась.
Не из новых советских господ -
                                    в мокроступах,
                                                в шубеечке ветхой,
глаз провалы скрывала под
                              предвоенною вуалеткой,
и не цвета её волос,
                              а какой-то жгуче-кофейный
после тифа к ней словно прирос
                              ей не шедший парик трофейный.
Но в Москве тех тогдашних зим,
                              дровяной, сугробной и санной,
среди самых красивых Зин
                              моя мама была самой-самой.
Всех барыг презирала она,
                              как-никак фронтовая певица.
Было вроде страшного сна,
                              что она может здесь появиться.
И такое произошло
                              на беду мою наконец-то.
"Это что на тебя нашло?
                              Почему ты здесь, на Кузнецком?"
Я от пота горячего взмок,
                              тупо валенком снег копая.
"Мам, сюда я вообще не ходок...
                              Я тут книжку одну покупаю". -
"А откуда взял деньги ты?
                              В той коробке из-под ландрина?" -
"Мам, я вкалывал до темноты...
                              Мам, рассказывать всё - слишком длинно..." -
"Что за книжка? Дай ка сюда...
                              Не могу поверить - Есенин!..
Вроде Кремль стоит как всегда...
                              Никакого землятресенья...
Непримерным Есенин был
                              для всех нас, комсомольцев старых...
Ты за книгу ещё не платил?
                              Заплачу' - это мой подарок..." -
И тут Шкилет сыграл спектакль
                              легко и хватко:
"Мадам, для вас - почти за так.
                              Всего тридцатка!"
 
3
Пошли мы с мамой по Неглинке.
На её первые сединки
садились бережно снежинки.
И вдруг она призналась мне:
"Перед Есениным когда-то
была я очень виновата
во время бурного дебата -
"Грусть не для пролетариата!"
Да, впрочем, толку маловато
в так поздно признаной вине!"

Виновен, мама, я во многом
перед тобой и перед Богом -
с которым вы почти равны.
Всё, что забыть нельзя, я помнил,
и я не стал барыгой.
                                    Понял -
нет поздно признаной вины.
 
4
Ах, Кузнецкий мост,
                              ты мне дорог,
                                                прохвост.
Здесь сошлось в моей жизни в сплошной перекрёст
всё, что было разбито,
                                    рассеяно,
было столько здесь встреч,
                                          было столько разлук,
здесь случилось, что вдруг
                                          из моих же рук
подарила мне мам Есенина!
29 января 2005