Качался старый дом, в хорал слогая скрипы, и нас как отпевал, отскрипывал хорал. Он чуял, дом-скрипун, что медленно и скрытно в нём умирала ты, и я в нём умирал. "Постойте умирать!" - звучало в ржанье с луга, в протяжном вое псов и в сосенной волшбе, но умирали мы навеки друг для друга, и это всё равно, что умирать вообще. А как хотелось жить! По соснам дятел чокал, и бегал ёж ручной в усадебных грибах, и ночь плыла, как пёс, косматый, мокрый, чёрный, кувшинкою речной держа звезду в зубах. Дышала мгла в окно малиною сырою, а за моей спиной - все видела спина! - с платоновскою "Фро", как с найденой сестрою, измученная мной, любимая спала. Я думал о тупом несовершенстве браков, о подлости всех нас - предателей, врунов. Ведь я тебя любил, как сорок тысяч братьев, и я тебя губил, как столько же врагов. Какая же цена ораторскому жару, когда, расшвырян вдрызг по сценам и клише, хотел я счастье дать всему земному шару, а дать его не смог одной живой душе? Да, стала ты другой. Твой злой прищур нещаден. Насмешки над людьми горьки и солоны. Но кто же, как не мы, любимых превращаем в таких, каких любить уже не в силах мы?! Да, умирали мы... Но что-то мне мешало уверовать в твоё, в моё небытие. Любовь ещё была. Любовь ещё дышала на зеркальце в руках у слабых уст её. Качался старый дом, скрипел среди крапивы и выдержку свою нам предлогал взаймы. В нём умирали мы, но были ещё живы. Ещё любили мы, и значит, были мы. Когда-нибудь потом - не дай мне бог, не дай мне! - когда я разлюблю, когда и впрямь умру, то будет плоть моя, посмеиваясь втайне: "Ты жив!" - шептать в ночном обманчивом жару. Но в суете страстей, печально поздний умник, внезапно я пойму, что голос плоти лжив, и так себе скажу: "Я разлюбил. Я умер. Когда-то я любил. Когда-то я был жив". |
1966 |