* * *
Качался старый дом, в хорал слогая скрипы,
и нас как отпевал, отскрипывал хорал.
Он чуял, дом-скрипун, что медленно и скрытно
в нём умирала ты, и я в нём умирал.

"Постойте умирать!" - звучало в ржанье с луга,
в протяжном вое псов и в сосенной волшбе,
но умирали мы навеки друг для друга,
и это всё равно, что умирать вообще.

А как хотелось жить! По соснам дятел чокал,
и бегал ёж ручной в усадебных грибах,
и ночь плыла, как пёс, косматый, мокрый, чёрный,
кувшинкою речной держа звезду в зубах.

Дышала мгла в окно малиною сырою,
а за моей спиной - все видела спина! -
с платоновскою "Фро", как с найденой сестрою,
измученная мной, любимая спала.

Я думал о тупом несовершенстве браков,
о подлости всех нас - предателей, врунов.
Ведь я тебя любил, как сорок тысяч братьев,
и я тебя губил, как столько же врагов.

Какая же цена ораторскому жару,
когда, расшвырян вдрызг по сценам и клише,
хотел я счастье дать всему земному шару,
а дать его не смог одной живой душе?

Да, стала ты другой. Твой злой прищур нещаден.
Насмешки над людьми горьки и солоны.
Но кто же, как не мы, любимых превращаем
в таких, каких любить уже не в силах мы?!

Да, умирали мы... Но что-то мне мешало
уверовать в твоё, в моё небытие.
Любовь ещё была. Любовь ещё дышала
на зеркальце в руках у слабых уст её.

Качался старый дом, скрипел среди крапивы
и выдержку свою нам предлогал взаймы.
В нём умирали мы, но были ещё живы.
Ещё любили мы, и значит, были мы.

Когда-нибудь потом - не дай мне бог, не дай мне! -
когда я разлюблю, когда и впрямь умру,
то будет плоть моя, посмеиваясь втайне:
"Ты жив!" - шептать в ночном обманчивом жару.

Но в суете страстей, печально поздний умник,
внезапно я пойму, что голос плоти лжив,
и так себе скажу: "Я разлюбил. Я умер.
Когда-то я любил. Когда-то я был жив".
1966