Ирпень
Я так много когда-то тебе обещал,
ну а дать ничего не могу -
                                                обнищал.
Обещал тебе нас в синеве и листве,
на зелёной траве,
                              голова к голове,
и по вишне прохладной за каждой щекой,
и томительно пахнущий сеном покой.
Мы хотель в Ирпень,
                                    в полудрёму и лень,
где, наверное, есть тот обрыв или пень,
на котором писал под левкои и лес,
убегая сюда,
                  гениальный беглец...
Но сегодня нельзя убежать никуда
от стыда за историю,
                                    как от суда.
Ливни льют бесконечно,
                                          по-лютому льют,
размывая надежды на мир и уют
для тебя и меня,
                              в синеве и листве,
на зелёной траве,
                              голова к голове...
Лакировщики борщ поглощают,
                                                            урча.
Видный критик подходит -
                                                он мне до плеча.
Но он всё-таки треплет меня по плечу.
"Вот сейчас вы такой, как давно я хочу.
Не попались на удочку лестной молвы,
и к гражданской тематике
                                          вырвались вы..."
Я в глазах твоих вижу презренье и стыд.
Похвалою его
                  для тебя я убит.
Ты не верь -
                  я не тот,
                              я не тот,
                                          я не тот!
Просто весь я раздроблен,
                                    как в паводок плот.
Этот критик - он врёт.
                                    Ты не слушай вранья!
Мои щепки ему по душе,
                                          а не я!
Ну а ты говоришь:
                              "Нет,
                                    ты именно тот.
Ты не плот, а эпохой взлелеяный плод.
Ты - любимчик эпохи,
                                    примерный сынок..." -
и прекрасный твой взгляд
                                    нестерпимо жесток.
Говоришь ты -
                        эпоха мне кровная мать.
Разве мать, она может калечить,
                                                      ломать?
Как коня, хомутали меня хомутом.
Меня били кнутом,
                              усмехаясь притом.
А сегодня мне пряники щедро дают.
Каждый пряник такой
                                    для меня словно кнут...
Нет, эпоху я матерью не назову!
Она хочет отнять у меня синеву,
и траву, и листву,
                              и тебя, и меня -
Не дождётся она долгожданного дня!
И за это за всё, за позор мой и ложь
я всажу ей согретый за пазухой нож!
Над Ирпенью сырая осенняя мгла.
Лакировщики мрачно играют в "козла".
Что, я этой эпохи лелеемый сын?
Оцепляется проволокой Берлин.
Голодает деревня,
                              редеют леса,
но зато космонавты летят в небеса.
Я страшней обнищал -
                                    я душой обнищал.
Ты прости, что так много тебе обещал.
1961