Эстрада
Проклятие моё,
                     души моой растрата —
эстрада.
Я молод был,
           хотел на пьедестал,
хотел аплодисментов и букетов,
когда я вышел
           и неловко встал
на тальке,
           что остался от балеток.
Мне было ещё нечего сказать,
а были только звон внутри и горло,
но что-то сквозь меня такое пёрло,
что невозможно сценою сковать.
И голосом ломавшимся моим
ломавшееся время закричало,
и время было мной,
                               и я был им,
и что за важность:
                     кто был кем сначала.
И на эстрадной огненной черте
вошла в меня невысказанность залов,
как будто бы невысказанность зарев,
которые таятся в темноте.
Эстрадный жанр перерастал в призыв,
и оказалась чем-то третьим слава.
Как в Библии,
                     вначале было Слово,
ну а потом —
           сокрытый в слове взрыв.
Какой я Северянин,
                               дураки!
Слабы, конечно, были мои кости,
но на лице моём сквозь желваки
прорезывался грозно Маяковский.
И, золотая вся от удальства,
дыша пшеничной ширью полевою,
Есенина шальная голова
всходила над моею головою.
Учителя,
           я вас не посрамил,
и вам я тайно все букеты отдал.
Нам вместе аплодировал весь мир:
Париж и Гамбург,
                     и Мельбурн и Лондон.
Но что со мной ты сделала —
                                         ты рада,
эстрада?
Мой стих не распустился,
                                         не размяк,
но стал грубей и темой
                               и отделкой.
Эстрада,
           ты давала мне размах
и отбирала таинство оттенков.
Я слишком от натуги багровел.
В плакаты влез
                     при хитрой отговорке,
что из большого зала акварель
не разглядишь —
                     особенно с галерки.
Я верить стал не в тишину —
                                         в раскат,
но так собою можно пробросаться.
Я научился вмазывать,
                               врезать,
но разучился тихо прикасаться.
И было кое-что ещё страшней:
когда в пальтишки публика влезала,
разбросанный по тысячам людей,
сам от себя я уходил из зала.
А мой двойник,
                     от пота весь рябой,
стоял в гримёрной,
                     конченый волшебник,
тысячелик от лиц, в него вошедших,
и переставший быть самим собой.
За что такая страншнм награда,
эстрада?
"Прощай, эстрада..." -
                               хрипло прошепчу,
хотя забыл я, что такое шёпот.
Уйду от шума в шелесты и шорох,
прижмусь берёзке к слабому плечу.
Но, помощи потребовав моей,
как требует предгрозье взрыва,
                                         взлома,
невысказанность далей и полей
подступит к горлу,
                     сплавливаясь в слово.
Униженность и мёртвых и живых
на свете,
           что ещё далёк до рая,
потребует,
           из связок горловых
мой воспалённый голос выдирая.
Я вас к другим поэтам не ревную.
Не надо ничего —
                     я всё отдам:
и славу,
           да и голову шальную,
лишь только б лучше в жизни было вам.
Конечно, будет ясно для потомков,
что я — увы! — совсем не идеал,
а всё-таки —
                     пусть грубо или тонко —
но чувства добрые
                     я лирой пробуждал.
И прохриплю,
           когда иссякших сил,
наверно, и для шёпота не будет:
«Простите,
я уж был, какой я был,
а так ли жил —
                     пусть бог меня рассудит».
И я сойду во мглу с тебя без страха,
эстрада...
1966