|
П.Демидову |
|
Ау, лебедёнок, отставший от стаи! Тебя понимаю — мы оба отстали. Конечно, божествен твой нежный изгиб, а крылья твои белоснежностью броски, но что же поделать — они недоростки, и ты, лебедёнок, для неба погиб. Зато на земле тебя все заласкали — тебя заиграли, тебя затаскали. Да, есть недостатки по части мучной, да, есть недостатки по части морали, но в нашем посёлке - учесть не пора ли? — имеется лебедь, и, кстати, ручной. Стремясь захватить в свою собственность небо, пурга провода разрывала, как нервы. По воздуху прыгали бочки, столбы, и даже сорвавшийся ящик для писем летел, кувыркаясь, к заоблачным высям,— лишь крылья твои ещё были слабы. Никто и не знал среди снежного свиста, среди оголтелого пьянства и свинства, что ночью, когда над поселком ни зги, в квартире, пропахшей селёдкой и дустом, под тумбочкой с чьим-то фарфоровым бюстом растут твои крылья с мучительным хрустом, сшибая хозяйские сапоги. Да, крылья твои становились другими,— они уже были тугими-тугими, и ты от сознания силы шалел, и если бы ты захотел — вползамаха, как айсберг, разнес бы квартиру завмага, а ты ненавидел его, но жалел. И только однажды, восстав против правил, ты крылья свои белопенно расправил, как будто раскрылся черемухи куст, и ахнул хозяин — но не от восторга, а от возмущенья, что - гордость райторга — раскокался крыльями сшибленный бюст. Хозяин смекнул, что теперь ты опасен. В курятник тебя? Но ты слишком прекрасен для общества кур, и народ не поймёт. Зажарить тебя? Но ты слишком известен. Оставить В квартире? Ты в ней неуместен. Сегодня - фарфор, ну а завтра - комод. И сотни людей собрались на откосе. Скрывая усмешку — как дар на подносе, тебя, обалдевшего, вынес завмаг. Все лезли поближе, и все норовили пощупать твой нос и подёргать за крылья под щёлканье вспышек и ярость собак. На землю завмагом картинно поставлен, стоял ты недвижымый, - хрупко ххрустален, как белая ваза на грязной земле, а люди всё лезли, всё лезли, всё лезли, и сальные пальцы сюсюкавшей лести обмусолили перья на каждом крыле. Уже, пожимая плечами, корили: "Что ж ты не взлетаешь,— не выросли крылья? А может, заносишься? Ишь ты каков!" А мальчик один подпустил для азарту: "Ты слабый? А мы проходили про Спарту,— Был в Спарте закон — добивать слабаков". И вдруг — круглолицая, словно ватрушка, на помощь к тебе подкатилась старушка, вострушка, а лет ей, наверно, под сто, и, крылья прикрыв, закричала распевно: "Разбегу ему не даете, разбегу! Вы люди, товарищи, или вы кто?" И всем показав свой задиристый норов, в момент раскидала зевак, репортёров, толпу оттеснила, чтоб чище дышал, сказала: "Сынок, улетай поскорее!" — и взлётной дорожкой, расчищенной ею, ты вдруг побежал — и бежал, и бежал... Бежал от завмага, от яростной давки, от лая какой-то задрипанной шавки, и взмыл в небеса — в свой отеческий край, лишь слышалось снизу из гор и урочищ: "Счастливо, сынок... Улетай, куда хочешь, но только подальше, сынок, улетай..." |
| 1967 |
Источники:
- 1971 - Я сибирской породы. Восточно-сибирское издательство.
