Евгений Евтушенко

Над севильским кафедральным собором, где - по испанской версии - покоились кости адмирала, реял привязанный к шпилю огромный воздушнный шар, на котором было написано: "Вива генералиссимус Франко - Колумб демократии!"

Над головами многотысячной толпы, встречавшей генералиссимуса, прибывшего в Севилью на открытие фиесты 1966 года, реяли обескуражившие меня лозунги: "Да здравствует 1 мая - день международной солидарности трудящихся!", "Прочь руки британских империалистов от исконной испанской территории - Гибралтара!", и на ожидавшуюся мной антиправительственность демонстрации не было ни намёка.

Генералиссимус был хитёр и обладал особым искусством прикрывать антинародную сущность режима народными лозунгами. Генералиссимуса встречала толпа, состоявшая не из народа, а из псевдонарода - из государственных служащих, полысевших от одобрительного поглаживания государства по их головам за верноподанность, из лавочников и предпринимателей, субсидируемых национальным банком после проверки их лояльности, из так называемых простых, а иначе говоря - обманутых людей, столько лет убеждаемых пропагандой в том, что генералиссимус их общий отец, и, наконец, из агентов в штатском с хриплыми глотками в профессиональных горловых мозолях от приветственных выкриков.

По улице, мелодично поцокивая подковами по стариннм булыжникам, медленно двигалась кавалькада всадников - члены королевской семьи в национальных костюмах, аристократические амазонки в чёрных шляпах с белыми развевающимися перьями, знаменитые торерос, сверкающие позументами. Следом за ними на скорости километров пять в час полз "мерседес" - не с пуленепробиваемыми стёклами, а совершенно открытый. Со всех сторон летели вовсе не пули, не бутылки с зажигательной смесью, а ветки сирени, орхидеи, гвоздики, розы. В "мерседес", не возвышаясь над уровнем лобового стекла, стоял в осыпанном лепестками мундире плотненький человечек с благодушным лицом провинциального удачливого лавочника и отечески помахивал короткой рукой с толстыми тяжёлыми пальцами. Когда уставала правая рука, помахивала левая - и наоборот. Лицевые мускулы не утруждали себя заигрывающей с массами улыбкой, а довольствовались выражением благожелательной государственной озабоченности. Родители поднимали на руках своих детей, чтобы они могли увидеть "отца нации". У многих из глаз текли неподдельные слёзы гражданского восторга. Прорвавшаяся сквозь полицейский кордон сеньора неопределённого возраста религиозно припала губами к жирному следу автомобильного протектора.

- Вина генералиссимо! Вина генералиссимо! - захлебываясь от счастья лицезрения, приветствовала толпа генералиссимуса Франко - по мнению всех мыслящих испанцев, чьи рты были заткнуты тюремным или цензурным кляпом, убийцу Лорки, палача молодой испанской республики, хитроумного паука, опутавшего страну цензурной паутиной, ловкого торговца пляжами, музеями, корридами, кастаньетами и сувенирными донкихотами. Но, по мнению этой толпы, он прекратил братоубийственную гражданскую бойню и даже поставил примирительный монумент её жертвам и с той, и с другой стороны. По мнению этой же толпы, он спас Испанию от участия во второй мировой войне, отделавшись лишь посылкой "Голубой дивизии" в Россию. Говорят, он сказал адмиралу Канарису:

Пиренеи не любят, чтобы их переходила армия - даже с испанской стороны.

По мнению этой же толпы, он был добропорядочным хозяином, не допускавшим ни стриптиза, ни мини-юбок, ни эротических фильмов, ни подрывных сочинений - словом, боролся против растленного западного влияния и поощрял кредитами частную инициативу. На просьбе министра информации и туризма Испании разрешить мне выступать со стихами в Мадриде Франко осмотрительно написал круглым школьным почерком: "Надо подумать". Поверх стояла резолюция министра внутренних дел: "Только через мой труп". Выступление не состоялось, но генералиссимуса как будто не в чем обвинить.

- Вива генералиссимо! Вива генералиссимо! - хором скандировала толпа, и от её криков в кафедральном севильском соборе, наверно, вздрагивали кости Колумба, если, конечно, они действительно там находились.